28-03-2024
[ архив новостей ]

Лев Толстой в латиноамериканской литературной традиции. колумбийский поэт Хосе Асунсьон Сильва о творчестве Льва Толстого

  • Автор : Рубен Дарио Флорес Арсила
  • Количество просмотров : 3407

Рубен Дарио Флорес Арсила
PHd, адъюнкт-профессор
Национального Университета Колумбии
(Богота)


Лев Толстой в латиноамериканской литературной традиции.
колумбийский поэт Хосе Асунсьон Сильва
о творчестве льва толстого


Leon Tolstoy in the latin american literary tradition.
colombian poet José Asunción Silva
about the work of Leon Tolstoy



Аннотация: В работе рассматриваются особенности восприятия жизни и творчества Льва Толстого колумбийским модернистом Х. Асунсьоном Сильвой в статье «Граф Лев Толстой, биографическая и литературная новость». Анализируются философские, этические, художественные оценки произведений Толстого, исследуется интерпретация Сильвой личности Толстого, как мистика и создателя «учения» или новой религии.

Ключевые слова: Лев Толстой Хосе Асунсьон Сильва, литература Колумбии, русская литература, модернизм, поэтика, этика.


Abstract: The paper discusses the features of the perception of the life and work of Leo Tolstoy in Colombian modernist J. Asunción Silva in his article «Count Leon Tolstoy, biographical and literary news». Analyzed the philosophical, ethical, artistic assessment of works of Tolstoy, studied Silva’s interpretation of Tolstoy personality as a mystic and the creator of "learning" or a new religion

Keywords: Leon Tolstoy, J. Asunción Silva, Colombian literature, Russian literature, Modernism, poetics, ethics.



Первый колумбийский писатель, который обратился к творчеству русского прозаика Льва Николаевича Толстого, был поэт из Боготы Хосе Асунсьон Сильва1. Обращение колумбийского поэта к творчеству Толстого, на наш взгляд, было обусловлено интересом Сильвы к новой европейской литературе, и в частности, к русским авторам (к этому времени Сильва закончил свой единственный роман «Застольные беседы» («De sobremesa»)2, в котором заметную роль и влияние сыграла личность и дневник русской художницы Марии Башкирцевой). С другой стороны, в это время, в 1896 г., когда в Боготе появилась статья Сильвы о Толстом, колумбийский поэт был одним из главных редакторов боготинской газеты «Телеграф».

 Газета славилась своей осведомленностью о политической и культурной жизни Боготы и Колумбии, но также давала возможность своим читателям получать свежие сведения о событиях культурной жизни Европы. Тот факт, что газета одной из первых в Колумбии начала пользоваться технологическим новшеством – телеграфной службой, был связан с редакторской установкой внести свой вклад в модернизацию культуры Колумбии. Вот что пишет Сильва в статье, опубликованной в газете «Эль Телеграф», в конце ХIX в.: «Богота, без сомнения, представляет собой странный случай изолированности, и это тем более удивительно, что несколько людей (и это отнюдь не преувеличение), считающихся образованными, и, действительно, они воспитанные и интеллигентные, задали мне без всякой задней мысли, следующий вопрос:  “А какой же интерес могут представлять для нас события в Болгарии, в России, землетрясения во всем мире, овации Саре Бернар, освобождение рабов, забастовки на Кубе или вести о Папе Римском, зачем нам столько мрачных новостей, и вдобавок переданных телеграммами? И так, позже, можно их в газетах прочесть более подробно изложенными. Какой смысл торопиться узнать о вещах, не представляющих никакого интереса для нас?” Cтоль большое безразличие к судьбе мира объясняется нашей полной изолированностью от внешнего мира. Мы оставались неподвижными, пока все двигалось»3.

Хосе Асунсьон Сильва здесь критически относится к своим современникам и к отсутствию у них интереса к важным сферам культуры. Сильва высмеивает узость взглядов читателей газеты. В безразличии к искусству, к международной жизни у жителей колумбийской столицы Сильва видит признак бездеятельности и инертности культурной жизни города.

В обязанности Х.А. Сильвы в качестве редактора журнала входили задачи познакомить читателей с последними новинками в культурной и литературной жизни Колумбии. Сильва переводил с французского языка на испанский новости, поступавшие из Европы, и давал критическую оценку зарубежным произведениям литературы. Когда 25 июля 1893 г. Х.А. Сильва опубликовал свою статью о Толстом в газете Боготы, он был известен как выдающийся поэт в Колумбии и Венесуэле. Статья о Толстом была первой в Колумбии, рассказывающей о новейшей русской литературе. До нее колумбийская образованная публика не имела представления о русских авторах. В некотором смысле колумбийские читатели открыли для себя тогдашнюю современную Россию через личность Толстого в трактовке колумбийского поэта. Можно сказать, что колумбийский поэт положил начало изучению и интересу к русской словесности среди широкой публики Колумбии. В то время не было переводов романа Толстого на испанский язык. И лишь в 1906 г. вышел первый перевод «Войны и мира» в Барселоне, выполненный с французского перевода Бинштока и Бирюкова.

Сильва читал по-французски и переводил с него, и, по всей вероятности, познакомился с романом Толстого в переводе Ирины Паскевич 1879 г. для французского издательства Hachette.

Хотя статья у Сильвы имела очень сжатое название «Граф Лев Толстой, биографическая и литературная новость», в ней колумбийский поэт давал философскую и художественную оценку роману «Война и мир». Колумбийского поэта интересовала личность русского писателя не только как художника слова, но и как создателя учения или новой религии. Этические рассуждения Толстого привлекали особое внимание колумбийского поэта. Он поделился с читателями удивлением и восхищением, произведенными на него эпическим полотном русского автора.

Таким образом, боготинский поэт в своих статьях ставил злободневные вопросы общественной жизни, будил мысль современных ему читателей. Как мы уже написали, в своих журнальных статьях Сильва старался расширить кругозор своих читателей, живших еще темпами архаического менталитета ушедшей эпохи колониального периода. Мы не можем точно утверждать, что у Сильвы была систематически выстроенная программа культурной критики, скорее всего, он хотел поднять культурный уровень своих читателей; его сарказм, острый критический ум, европейская эрудированность были средствами этой задачи. Он играл роль культурного просветителя. В общественной среде Боготы он занимал активную литературную позицию. Х. А. Сильва открыто и недвусмысленно выражал свои литературные и художественные вкусы и мнения. Это четко прослеживается в его статье о Толстом.

К чтению романа Толстого Сильва относился как к произведению литературы великого мастера, и в этом Сильва играл роль, по сути, первооткрывателя русской литературы в Колумбии. Роман Толстого своим широким и правдивым охватом русской жизни показал Сильве модель мира посредством художественных возможностей литературного слова.

Поражает, что Х. Асунсьон Сильва, совсем молодой литератор и поэт (ему в это время исполнилось 29 лет), сумел поднять глубокие вопросы по целому ряду непростых аспектов литературы и сферы взаимоотношений между словесным искусством и личностью творца. Чтение «Войны и мира» дало толчок для постановки вопросов, над которыми бился сам колумбийский писатель как романист.

Сильва в своей статье представил Толстого как писателя, как мистика и как художника слова, не совсем вмещающегося в привычное, тогдашнее понимание этого слова. Мы можем представить потрясение, которое произвел на колумбийского поэта Толстой как автор титанического романа: “La guerra y la paz, obra formidable a que cuadra mal el nombre de novela” (“«Война и мир» – это великолепное произведение, которому совсем не идет название романа”).

Первое, на что обращает внимание Сильва, – это эпический размах «Войны и мира», его временные и пространственные рамки. Сильва пишет о том, что роман – это «гигантская панорама прошлого России». Сильва отмечает, что все стороны бытия, человечества и природы описаны в романе, что Толстой с большой художественной силой изображает двадцать лет истории России, создавая целую галерею персонажей от Бонапарта до  русского царя, не пренебрегая портретами нищих.

В этой части статьи колумбийский поэт в первую очередь передает умение Толстого создавать зримые, осязаемые образы природы, людей, сцены войны и поэтических эпизодов: «Desde los campos perfumados por la primavera y dorados por el sol naciente donde aroman las primeras violetas, hasta las estepas desoladas por la sombra nocturna donde se pudren los cadáveres abandonados tras la batalla cruenta, desde las noches de luna en que las muchachas vestidas de blanco hablan de amor, asomadas a las ventanas, hasta las tardes trágicas en que las capitales abandonadas arden en el horizonte” («От пахнущих весной полей, позолоченных ранними солнечными лучами, в которых благоухают фиалки, до мрачных степей, побежденных ночным мраком и холодом, где гниют брошенные тела после кровавого сражения»).

Внимание Сильвы как художника слова привлекала эволюция Толстого и его путь как художника: «С первых книг русского писателя читатель может наблюдать поступательную эволюцию его творческих способностей, поэтапное завоевание художественных приемов, и все более и более глубокое проникновение и анализ человеческих страстей». Не ускользает от колумбийского писателя противоречие или сопоставление между Толстым-писателем и Толстым-мистиком.

Не совсем укладывается в представления Сильвы отход и отказ Толстого от его художественного дара. И когда Сильва пытается найти ответ на вопрос, почему Толстой стал проповедовать свою интерпретацию христианства, Сильва дает весьма оригинальное толкование, почему Толстой стал почти иконоборцем: «Как волшебник,  заколдованный своими  персонажами в кругу, начертанном им самим для того, чтобы эти призраки не переступили линию круга, но они же, плод его фантазии, окружили его и воплотились в нем».

Сильва ставит весьма тонкий вопрос о соотношении психики писателя, его личности и влиянии на него его художественные  образы. 

С другой стороны, колумбийский писатель рассматривает уход Толстого в мистическую проповедь как следствие духовности, склада славянской души. Толстой-писатель стал мистиком в силу его славянского духа. Хотя Сильва не дает ни политического анализа государства, в котором жил Тостого, ни подходит к осмыслению творчества русского писателя с точки зрения исторического контекста4, он понимает, до какой степени мировоззрение русского крестьянства в понимании Толстого оказало на него значительное влияние. Вот как колумбийский поэт понимает эту связь между мировоззрением Толстого-мистика, как он его называет, и мировоззрением простого русского крестьянина: «Однажды один безвестный мужик сказал Толстому, что суть жизни заключается в полном отказе от всего, в безразличии к человеческой славе, в пренебрежении к уму, к любви, к искусству, к роскоши, ко всему тому, что может облагородить жизнь». Сильва, который был философски настроен на постановку фундаментальных экзистенциальных вопросов, находит у Толстого глубокие идеи художника-мыслителя. Но по социальному положению и менталитету (Х.А. Сильва принадлежал к высшим слоям коммерческой элиты столицы Колумбии) он не может принять толстовской доктрины отказа от собственности и от благ городской культуры.

Восхищаясь глубиной мысли и жизненной практикой Толстого, его идеями о способах достижения добра посредством моральных и практических формул («Толстой ставил главные вопросы о неразрешимых аспектах жизни и смерти. Он хотел перевести их в практические формулы, это вечное стремление человечества к добру»), Сильва не был согласен с причудливой, как ему показалось, верой Толстого: «У него возникает новая религия, причудливая смесь радикальной евангельской морали, доведенной до нелепого альтруизма, до уничтожающего коммунизма, с презрением к человеческому прогрессу, одержимого гневом иконоборцев» («De ahí una religión nueva, singular mezcla de moral evangélica extremada hasta un altruismo absurdo, hasta un comunismo disolvente y de desprecio por el progreso humano, llevado hasta el furor de los iconoclastas»).

Оглядываясь назад на  утверждения колумбийского поэта, можно сказать, что они оказались глубоко прозорливыми  актуальными в ХХ столетии. Почему Толстой стал мистиком, почему так порицал cвой великий дар писателя? Сильва ставит эти вопросы и к концу статьи неожиданно дает удивительный ответ: Толстой предчувствует великую социальную бурю, которая сметет декадентскую империю. И Толстой взял на себя новую миссию пророка в духе первых христиан, предрекающих обновление мира и духа через евангельскую истину. Вот как колумбийский поэт в конце ХIХ в., в далекой андской латиноамериканской стране, видит причины, по которым Лев Николаевич Толстой стал проповедником, и вместо того, чтобы сочинять прекрасные романы, был одержим своеобразной евангельской проповедью и стремлением соединиться с крестьянским миром: «Объявляя свою новую религию необразованным крестьянам, Толстой напоминает пустынников первых веков, предрекающих спасительную истину и пророчествующих о закате империи».

Таким образом, Хосе Асунсьон Сильва (которого считают реформатором испанского стиха, предшественником поэта-модерниста Рубена Дарио), в своей статье, написанной 25 июля 1893 года, давал разностороннюю оценку творчества великого русского писателя.

Для колумбийского поэта Толстой был великим русским писателем по глубине его мысли, по силе писательского дара и по проникновению в психологию персонажей. Все эти качества сделали его великим творцом эпического романа русской земли «Война и мир». Помимо этого, Сильва  высоко оценивает поэтический и пророческий дар русского писателя: «“Война и мир” и “Анна Каренина” показывают высшую точку психического развития русского писателя, эти романы, как гигантское зеркало, отражают широкий горизонт, открытый перед его сострадающим, прозорливым взором ясновидца в тот период (“La guerra y la paz [publicada en Moscú en 1869, Anna Karénina en 1874] marcan el momento supremo del desarrollo psíquico del escritor, reflejan como un gigantesco espejo el inmenso horizonte abierto en ese entonces ante sus ojos compasivos, clarividentes y sondeadores”)».

1 Silva José Asunción. El conde León Tolstoi. Noticia biográfica y literaria. En Biblioteca Popular. Bogotá, julio 25, 1893.

2 Ср.: «Имеет определенный смысл предположение о влиянии дневника Башкирцевой на роман Сильвы». --Picon Garfield E. De Sobremesa, José Asunción Silva. University of Illinois, 1987. P. 5.

3 Santos Molano E. Las comunicaciones en la época de Silva. Р. 53. Cit. por: Homérica Latina. Ed. U.N. Bogotá, 2009. Здесь и далее  цитаты колумбийского поэта переведены с испанского языка на русский автором статьи.

4 Сильва в своей статье использует категории, характерные для колумбийской критики тех лет: дух, искусство, религия, прогресс, психика, художественные приемы, история (в смысле «былых времен») и мистицизм.

(Голосов: 4, Рейтинг: 3.45)
Версия для печати

Возврат к списку