Аннотация: Статья представляет собой фрагмент более пространной работы, автор которой делает попытку понять, как в русском традиционном фольклоре малых форм — пословицах и поговорках — отражается восприятие народом власти, а также эмоциональное и этическое отношение к ней. Будучи по основному образованию социальным антропологом (этнологом) и не углубляясь в сложные фольклористические и филологические штудии, автор подходит к паремиологическому наследию традиционного устного народного творчества как к непосредственному источнику информации об интеллектуальной и эмоциональной жизни его создателей. То, что фольклор отражает действительность какими-то очень сложными непрямолинейными путями, являясь как бы преломляющей призмой, а не зеркалом, давно стало общим местом. Но автор статьи задается вопросом – не мешает ли эта устоявшаяся истина разглядеть в фольклоре непреломленные отсветы реальности?

Abstract: The article represents a fragment of the extended work, whose author makes an attempt to figure out how people’s perception of power and authorities as well as their emotional and ethical appreciation of both are reflected in Russian traditional folklore of small-scale forms. Having an anthropological (ethnological) basic education and not going into folkloristic and philological studios the author treats phraseology heritage of oral tradition as immediate source of information about intellectual and emotional life of its creators. It is no longer a new idea that folklore is but complex and not straightforward reflection of reality. It is rather a prism or a kind of carnival mirror. But the author puts following question: whether this truism prevents seeing in folklore non-diffracted lurks of reality?

Ключевые слова: власть, крестьяне, русские пословицы и поговорки, власть от Бога, критика вышестоящих.

Key words: authority, peasants, russian proverbs and sayings, power from God, criticism of higher ranks

Вводные замечания

Предлагаемая статья представляет собой  фрагмент  более пространной работы, автор которой делает попытку понять, как в русском традиционном фольклоре малых форм — пословицах и поговорках — отражается восприятие народом власти, а также эмоциональное и этическое отношение к ней.

В некотором смысле работа носит экспериментальный характер. Это определяется тремя обстоятельствами. Первое: автору не раз приходилось слышать от старших коллег — антропологов и этнологов — высказывания, согласно которым многие социальные и культурные особенности русской, а также российской жизни могут корениться в том, как издревле строились отношения русского крестьянина с теми, кто олицетворяли собой власть.

В восприятии власти простым народом, полагают сторонники этого взгляда, можно усмотреть отчетливую негативную составляющую. Именно эта негативная составляющая, возможно, с давних пор препятствовала созданию сначала на Руси, а потом в России тех форм социального и материального достатка и «благоденствия», которые наблюдались в Западной Европе и нередко вызывали восхищение с оттенком зависти у русской элиты, имевшей возможность бывать в Европе. Грубо говоря, в нашей стране народ не любит власть, вернее тех, кто ею обладает, а власть не жалеет и не бережет свой народ. Это извечное противостояние препятствует конструктивному созидательному взаимодействию. Вспоминаются прозвучавшие в одном из многочисленных телевизионных ток-шоу фразы: «народ власть не любит, власть народ тоже не любит», «наш народ за Родину, но против государства…».

Нельзя не вспомнить также о том, что история русского народа — это в значительной мере история колонизации огромных пространств, причем в немалой части спонтанное движение крестьянина туда, где «власть далеко», то есть своего рода колонизация как внутренняя эмиграция и душевный эскапизм (от поморов до русско-устьинцьев). Вечная мерзлота и хлеб из рыбьей муки все же лучше, чем государственные повинности, особенно воинская. Глухие леса и заимки в тайге лучше крепостной зависимости. Жестокие лишения в медвежьих углах и непосильный труд лучше безжалостно насаждаемой «новой веры» и т.д.

Эти мысли, изложенные здесь поневоле в весьма упрощенной форме, вызывают у многих, в том числе и у автора, изрядный скептицизм, что и побудило обратиться к сокровищнице народной мудрости, хранилищу чаяний и выстраданного опыта — этому, метафорически говоря, «зеркалу этоса народа», чтобы попытаться извлечь оттуда информацию, которая, будучи подвергнута аналитической обработке, позволила бы сделать некоторую проверку сказанному выше: найти подтверждение или опровержение, а может быть, и сформулировать проблему совсем в ином ключе.

Второе обстоятельство, которое побуждает автора считать свою работу экспериментальной — это особый подход, используемый при подборе паремий и их аналитической обработке. Хотя изучение фольклора малых форм не относится к числу наиболее разработанных областей фольклористики и языкознания, как признают это сами специалисты,  в последние годы в этой области наблюдается мощный креативный рывок. Появился целый ряд углубленных исследований, которые настаивают на необходимости пересмотра устоявшихся методов и приемов изучения пословиц и поговорок. В частности, в противовес прежде общепринятым представлениям о замкнутости пословичного клише, то есть представлениям о том, что пословицы живут в укоренившейся неизменной форме, делается упор на вариативность, ситуативную изменчивость паремий в обстоятельствах живой речи межличностного общения.

Так, в работах Е.Е. Жигариной подчеркивается особая значимость изучения вариативности паремий в контексте их произнесения в современной жизни. Кроме того, исследовательница акцентирует внимание на том, что в современной паремиологии пословица понимается не как единичный текст, зафиксированный или услышанный однократно, а как комплекс возможных вариантов высказываний. Она демонстрирует, как можно выстроить целые цепи вариантов, казалось бы, одной и той же пословицы или поговорки таким образом, что приводимое изначальное высказывание постепенно как бы мутирует, все более и более удаляясь от первоначальной формы и приобретая порой уже новое звучание и новые смысловые коннотации. Последнее она называет видоизмененными пословицами. В.М. Мокиенко и Х. Вальтер говорят об антипословицах, С.И. Гнедаш вводит термин провербиальные трансформанты, Е.В. Вельмезова предлагает термин новые русские пословицы и т.д. (Жигарина 2006, Вальтер и Мокиенко 2005, Гнедаш 2005, Вельмезова 2005).

 И эти, и другие современные подходы показывают, что комплексное исследование совокупности вариантов пословиц и поговорок позволяет определить меру пластичности паремий. Но это сугубо фольклористическая, филологическая плоскость анализа, от которой автор предлагаемой статьи сознательно стремится уйти, сосредотачиваясь лишь на содержании паремий, которые с большой степенью уверенности можно считать аутентичными.

Получив лишь социоантропологическое образование и не отваживаясь углубляться в сложнейшие и разветвленные фольклористические и филологические штудии, автор пытается именно в порядке эксперимента подойти к паремиологическому наследию традиционного устного народного творчества как к непосредственному источнику информации об интеллектуальной и эмоциональной жизни его создателей, как к суждениям русского человека (притом по большей части русского человека прошлого) о своих ближних, об устройстве мира и о себе.

То, что фольклор отражает действительность какими-то очень сложными непрямолинейными путями и средствами, являясь как бы преломляющей призмой, а не правильным зеркалом, давно стало общим местом. Но автор предлагаемой работы задается вопросом – не мешает ли эта устоявшаяся истина разглядеть в нем непреломленные отсветы реальности.

Фольклор как источник информации о власти (авторский подход)

Название этой статьи в известной мере имеет метафорическую составляющую. Слово власть, как правило, выступает в фольклоре в персонифицированном виде, то есть как право людей беспрекословно повелевать другими и делать это гарантированно результативно, не сомневаясь, что все будет исполнено тотчас и в точности.

Опираясь на ряд источников, автору удалось сформировать корпус из 725 релевантных пословиц и поговорок о власти из паремиологического наследия русского народа. Отбирая пословицы и поговорки, автор включала все те малые тексты, которые не только содержат непосредственные номинации  носителей власти вроде царь, князь, боярин, но и всё, что содержательно связано с интересующими автора сторонами социокультурного взаимодействия: бархатники, лапотники, баре, мужики и др. — как персонификации власть имущих или неимущих ее. Кроме того, нужно особо подчеркнуть, что отбирались пословицы отнюдь не по принципу прямого иллюстрирования того или иного тематического,  или — и  даже тем более — идейного или концептуального посыла. Еще В.И. Даль предостерегал своих читателей от опасности и соблазна выборки того, что нам нравно. Следуя этому призыву и правилам научной объективности, автор искренне хочет дать многомерную картину представлений народа о власти.

При выборе источников, из которых черпался материал, автор руководствовалась в основном двумя критериями или, вернее, стремилась отвечать двум основным требованиям: паремии должны быть записанными и изданными так, чтобы получить надежное признание в научных профессиональных кругах фольклористов, языковедов, историков, и это должны быть такие паремии, смысл которых ясен и понятен тем, от кого они были получены.

В большинстве своем соотнести исторически собранные в корпусе автора пословицы и поговорки трудно, однако, несомненно, в них представлена многосторонняя картина русской жизни, отражающая характер отношений между различными сословиями. Можно полагать, что этот материал передает народные воззрения, складывавшиеся и развивавшиеся на весьма длительном временном отрезке, и многие из них актуальны, бытуют еще до сих пор.

«Деление пословиц на древние и новые, на общие и част­ные, общие и местные, на исторические, политические, юридические и пр. применимо только к небольшому числу, на выбор, да и может быть толково только при особой цели раз­работки. Но и тут не обережешься натяжки, все народные пословицы сложились в быту житейском, и применение их крайне разнообразно» (Даль 1879: 39).

Один из первых собирателей и исследователей русских пословиц и поговорок И.М. Снегирев писал: «Сколь часто одна и та же пословица, прошедши сквозь несколько веков и через разные места, облекалась в разные формы, переиначиваясь в словах и в строении речи, там сокращалась, здесь распространялась, там относилась к одному, здесь к другому предмету, там принималась в собственном, здесь в переносном смысле. Как в народе, так и равно в его языке и пословицах представляется смесь древнего с новым, коренного с прививным, отечественного с чужеземным, городского с сельским. Из этой смеси разных элементов сложилось органическое целое» (Снегирев 1848:V).

Даль считал, что записывать нужно все, что бытует. В сборнике «Пословицы русского народа» он первым сгруппировал собранный им обширный материал (30 000 пословиц и поговорок) по тематическому принципу, по разделам, многие из которых объединяют противоположные явления жизни и понятия. Даль выделил для собранных им пословиц 179 рубрик: пословицы и поговорки о предметах веры, о судьбе, о счастье и удаче, о богатстве и бедности, о достатке, скупости и прочем. «Расстановка пословиц по понятиям дает верный нравственный очерк народа, она сочинена не разгоряченным воображением одного лица, а целыми поколениями, искусившимися на поприще жизни и закаленными в горниле опыта» (Цит. по: Аникин 1988: 6).

Именно из сборников В.И. Даля «Пословицы русского народа», колоссального труда, увидевшего свет в 1863 году и до сих пор не имеющего аналогов и преемников по количеству собранных паремий, взята основная масса пословиц и поговорок. Как писали В.М. Мокиенко и Т.Г. Никитина, «до сих пор у нас в России непререкаемым авторитетом в этом трудном, но благородном деле остается Владимир Иванович Даль, <…> книга которого содержит непревзойденное количество пословиц и поговорок» (2007: 3).

Много паремий взято из трудов уже упоминавшегося выше И.М. Снегирева. Ему принадлежат такие труды, как «Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках» (кн. 1-4, 1831-1834); «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» (вып. 1-4, 1837-1839); «Русские народные пословицы и притчи» (1848) и др.

Кроме того, использовались собрания В.П. Аникина (1957, 1988. 2004), В.И. Зимина (1996), М.А. Рыбниковой (1958, 1961) и многих других. Из числа сравнительно недавних публикаций необходимо указать «Большой словарь русских пословиц» В.М. Мокиенко Т.Г. Никитиной (2010).

Кроме того, тексты черпались из целого ряда толковых и фразеологических словарей русского языка, в первую очередь из «Толкового словаря» В.И. Даля, из «Большого толково-фразеологического словаря» М.И. Михельсона. Первичный поиск пословиц и поговорок, а также необходимые уточнения весьма облегчались благодаря обращению к некоторым электронным ресурсам, в частности, большую помощь оказал онлайн ресурс «Словари и энциклопедии на Академике» (dic.academic.ru).

И, наконец, немалое число пословиц и поговорок автор почерпнула из живой речи своего отца, Михаила Петровича Аничкова, который буквально пересыпает все, что он говорит, относящимися к делу образцами русской народной мудрости, а также непрестанно комментирует с их помощью все, что видит, слышит и переживает. А он, в свою очередь, унаследовал это духовное и словесное богатство от своей бабки, Елизаветы Захаровны Степановой. Записанные с ее слов пословицы, поговорки, присказки, прибаутки и др. хранятся в семейном архиве и исчисляются более чем восемью сотнями.

Пословицы и поговорки – это фольклор речевых ситуаций. Автору неоднократно приходилось становиться свидетелем реального бытования народного остроумия в обстоятельствах живой речи, слышать, как пословицы срываются с языка, функционируют к месту, как образно, метко и назидательно при их помощи оцениваются человеческие поступки и окружающие явления.

Семантическое поле «власти»

Понятие «власть», как известно, имеет огромный смысловой разброс и в русском языке находит множественные семантические проявления.

Словарные дефиниции «власти» также чрезвычайно разнообразны. Объем статьи слишком ограничен, чтобы углубляться в эту тему. Приведем, однако, фрагмент цитаты из Толкового словаря В.И. Даля, где власть — это «<…> сила и воля над чем, свобода действий и распоряжений; начальствование; управление».

«Власть» в пословицах и поговорках можно весьма условно разделить на три семантические группы:

- во-первых, власть в политическом смысле – как форма управления обществом, как управление государством, где семантические горизонты предопределяются заключенными в паремиях обозначениями институтов (бюрократических, экономических, судебных и др.),  их действующих лиц и исторической трансформацией этих правящих институтов; репрезентируют светскую и духовную власть, структуру социальных отношений.

Например: «Все во власти Божией да государевой», «Воля царя – закон. На все святая воля царская», «Крепка рать воеводою», «Как лапотника не станет, так и бархатник не встанет», «На Руси дворянин, кто за многих один», «Каков барин, таков и крестьянин», «Не большак, а староста», «Приказный проказлив: что ни сдерет, то все проживет», «Что казне выгодно, то мужику разор»;

- во-вторых, власть в этическом и психологическом смысле – в форме определенных внутри- и межличностных отношений и связей, где семантическое поле паремий характеризуется духовными проявлениями и нравственными чувствами, психофизическими состояниями; репрезентирует власть бога (веры), власть морали, власть любви, семейно-родственные и коллективные связи, дружеские и враждебные отношения и т.д.

Например: «Кому скажешь свою тайну, тот и власть имеет над тобою», «Жена (Жона) не власть, отсроку не даст», «Всякая сосна своему бору шумит», «Любовь зла, полюбишь и козла», «Сердцу не прикажешь», «Хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю», «В гостях воля хозяйская», «Своя воля страшнее неволи», «Хоть тяжелая доля, да все своя воля», «Господня воля – наша доля», «Подумаешь – горе, а раздумаешь – власть Господня», «Под Богом ходишь, Божью волю носишь», «Под богом ходишь, и власть его», «Божьей воли не переволишь (не переможешь)»;

- в-третьих, власть как сущность, квинтэссенция самых разных природных и социальных явлений в жизни человека, семантические проявления которых в паремиях представляются чаще всего внешними, всемогущими возможностями и воздействиями, неподвластными стихиями; репрезентируют власть природы, власть свободы, власть богатства и проч.

Например: «Воды и Царь не уймет», «Царь воды не удержит», «Вода над огнем властна», «Солнышко восходит, барских часов не спрашивается», «Огонь царь, вода царица, земля матушка, небо отец, ветер господин, дождь кормилец, солнце князь, луна княгиня»; «Хозяин – барин», «Государь правит царством, а хозяин домом своим», «Твой дом, твоя и воля», «У каждого свой царь в голове», «Своя рука – владыка», «Своя душа не холоп, себя жаль», «Деньгам все повинуется» и т.д.

Просто «власть»

 Паремий непосредственно со словом власть совсем немного в собранном корпусе паремий, хотя поиск их был упорным и тщательным. Вот они все:

- «Кто не желает власти, на того не приходят напасти», «Больше власти, больше напасти», «Часто приходит беда и напасть тем, кому дана большая власть», «Кто у власти, тот и ест сласти», «Жить во власти (жить беззаботно)», «Разошлась новгородская власть — разошелся и город»;

- «Власть Господня», «Всякая власть от Бога», «Власть держать и вязать» (о чьей-либо абсолютной непререкаемой власти (выражение библейского происхождения), «Под богом ходишь — и власть его», «Всякая власть Богу ответ даст», «Бог дает власть кому похочет», «Все во власти Божией да государевой».

Само по себе малое количество таких паремий говорит о многом, но свое истолкование этого обстоятельства автор приведет далее.

Образы власти

Слово «власть» для народа — далекая и непонятная абстракция, все, что к ней относится, все, что мы понимаем под этим словом, в народной ментальности описывается конкретно, но в то же время образно, сочно, метко, причем в значительном своем большинстве — с отчетливым оценочным подтекстом.

Вот, например, как кратко, емко, остроумно и, безусловно, негативно характеризует народ то, что мы называем бюрократией: «Пока до начальника доберешься, раз десять споткнешься», «На каждого исполнителя три повелителя», «Где бумажное царство, там волокита — король», «Ему о деле, а он — «приходи на неделе»», «Решений мешок, а дел на вершок».

А так с пренебрежительной усмешкой отмахивается от надоевших чиновников: «Хоть лыком шит, да начальник», «У него два чина: дурак и дурачина», «Во всяком чину есть по сукиному сыну», «Правит, как черт болотом».

А так назидает, предостерегает и успокаивает: «Не садись в первые ряды, чтобы не пересадили в последние», «Не велят, так и не шевелят»,  «Где посадят, там и сиди!», «Он большой над нами, а и над ним есть набольший».

Нейтральное и уважительное отношение встречается, но все же реже: «Свято место пусто не бывает», «От лямки выслужиться (с нижнего чина)», «И слепая лошадь везет, коли зрячий на возу сидит», «На вожжах и лошадь умна», «Первый в совете, и первый в ответе», «Цени по заслугам, а не по услугам», «Чем возить, так лучше погонять», «Без столбов и забор не стоит», «Лучше быть молотом, чем наковальней».

Человек собирает и концентрирует вокруг себя метафорически обозначенные предметы, растения, животные. Как пишет Б.Ю. Норман «На примере славянских паремий можно продемонстрировать <...> когнитивные сценарии: <...>  вещи как люди, животное как человек, мера как пространство и др. (2004:255). Ниже следуют многочисленные примеры того, как власть метафорически осмысляется  в сознании и образно выражается в языке. Мы употребляем или слышим их как пословицы о власти: «Кочерга в печи хозяйка», «Двух шпаг в одних ножнах не живет», «Веник в бане всем господин (начальник)», «Без перевясла и веник рассыпался».

Очень важную роль играет оппозиция «большой — малый (мелкий, последний): «Большому — большая дорога. Большому простор, малому теснота», «Большому кораблю большое плаванье», «Это все мелкая сошка^[i]», «Будь большой, а слушайся меньших. Как старшие положат, на том и пригороды станут», «Последняя спица в колеснице».

Сюда же можно отнести пословицы с лексиконом игральных карт: «В тузы полез», «Это туз, да еще и козырной» (богач, вельможа, знатный и богатый человек), «Был двойкой хорош, а тузом не годится (в начальники)», «Не один кулак бьет, бьет и козырь».

Человеку свойственно повсюду искать человеческое, при этом животные антропоморфизируются, а человек зооморфизируется. Так, например: «Царь птицам орел, да боится сокола», «Возвысил Бог куликов род», «У всякой пташки свои замашки», «Свинье гусь не ровня», «Без матки пчелки пропащие детки», «Без матки рой не держится. Без матки пропадут и детки», «Всяк сверчок знай свой шесток», «На каждую букашку пишут бумажку», «Лев мышей не давит», «Два медведя в одной берлоге не уживутся»^[ii], «Вольно псу и на владыку брехать», «Лучше уж гнет кошки, чем справедливость мышей», «Никому не хочется танцевать под рычание льва», «По хозяину и собаке честь». 

Анималистические метафоры и сопоставления не только изображают характеры, но и социально маркированы, так, лев — царь зверей, орел — царственная птица, и не случайно они так широко представлены в геральдической символике.

В ряде пословиц народ представлен «стадом», а верховный правитель «пастухом»: «Без пастуха овцы не стадо», «Взялся стадо пасти, так паси и нашу корову», «По ватаге атаман, по овцам пастух», «Лучше за стадом ходить, чем стадо водить», «За бешеным стадом не крылату пастырю быть»^[iii], «У семи пастухов не стадо», «Наше стадо чудотворец Никола пасет, пастуха не держим». В этих пословицах прослеживается ветхо^[iv]- и новозаветная^[v] аллегория.

Много пословиц  с метафорическим звучанием чисел, среди которых особенно выделяются «семь» и «один»: «У одной овечки да семь пастухов (московская семибоярщина)», «У семи пастухов не стадо», «Делай свое дело за семерых, а слушайся одного!», «Семеро капралов над одним рядовым», «Один Бог, один государь», «Одному Богу государь ответ держит», «Один воин тысячи водит (а бог и воеводу, и тысячи водит)», «Одно красно солнце на небе, один царь на Руси». Единица в большинстве пословиц символизирует единоначалие власти, ее сингулярность, высшее достоинство, чью-то уникальность. Семерку – сакральное число в христианстве — в пословицах можно найти как отражение исторических событий (семибоярщина), так и множественность тех, кто на «одного».

Особый ряд в пословичном «фонде» о власти  представляют такие, в которых используются личные имена. Они служат семантическим кодом, социально-харизматическим знаком общественного статуса: «Дворовые девки, все Дашки да Машки», «В худе городе и Фома дворянин», «В недостатках и Фома дворянин», «На безлюдье и Фома дворянин», «Было у Мокея четыре лакея, а ныне Мокей сам лакей», «У меня лакеи все были Мокеи; а ныне к Мокею самому пришлось в лакеи», «Тяжко голове без плеч, тяжко телу без головы, Русской земле — без Игоря»^[vi], «Князю — княгиня (мила), боярину — Марина, а всякому — своя Катерина».

И, наконец, в специальных комментариях не нуждается парадигма «человек — мерило всех вещей»: «Ручки делают, а спинка отвечает», «Была бы спина, будет и вина», «Была бы шея, а ярмо (хомут) найдется», «Двум головам на одних плечах тесно», «Хвост голове не указка», «Куда ты глазом кинешь, туда мы кинем (понесем) головы свои», «Тому виднее, у кого нос длиннее», «Нога споткнется, а голове достается», «Всякий дом по большую голову стоит», «Про то знают большие, у кого бороды пошире (начальство)».

По словам ведущего исследователя русских пословиц и поговорок Г.Л. Пермякова, «пословичные изречения, составляющие основную массу паремиологического фонда, являются знаками и одновременно моделями различных типовых ситуаций или отношений между вещами (явлениями) реальной жизни. Они экономят языковые средства и моделируют известные типовые ситуации с помощью наглядных и всем понятных образов. Знаковая сущность и моделирующая способность пословичных изречений квалифицируются Г.Л. Пермяковым как разные и самостоятельные свойства, каждое из которых соотносится с разными сторонами внутренней структуры пословицы (Пермяков 1975: 254-255). 

Власть от Бога

Из 14 приведенных пословиц  в  параграфе, озаглавленном «Просто власть», половина (семь) содержат слово «бог», т.е. они, эти пословицы — о  власти небесной. В пандан к ним можно привести: «Добрым путем Бог правит», «Больше Бога не будешь», «Русский Бог велик», «Велик Бог милостию», «Воля Божья», «Перед Богом все равны». Власть бога — непререкаемый авторитет, перед которым человеку должно лишь благоговеть и смиряться. Принимать мир таким, каким  бог его создал: «Бог и пальцев не уровнял».  

От бога исходит и единственный вид власти, которую  народ  принимает безоговорочно или почти безоговорочно – власть царская. «Богом да Царем Русь крепка», «Русским богом да русским царем святорусская земля стоит», «Царь от Бога пристав», «Бог на небе, царь на земле», «Царь земной под Царем небесным ходит, под Богом», «Никто, как Бог да Государь», «Никто против Бога да против царя», «Что Бог, то Бог, а свята и воля Царская!», «Воля царя — закон. На все святая воля царская», «Царский гнев и милость в руке Божьей», «Правда Божья, а воля царская», «Воля Божья, а суд царев».

Про царя

«Русский народ — царелюбивый» — читаем мы у Даля (2001, т. 3: 563). «Где царь, там и народ», «Русской земле нельзя без Государя жить», «Грозно, страшно, а без царя нельзя», «Нельзя земле без царя стоять», «Нельзя царству без царя стоять», «Нельзя быть земле русской без государя», «Светится одно солнце на небе, а царь русский на земле»^[vii], «Одно красно солнце на небе, один царь на Руси».

Необходимость единения народа и царя утверждается метафорически во множестве вариаций. Прежде всего, в парадигме «человек — мерило всех вещей»: «Народ — тело, царь — голова». 

А также в универсальной парадигме родства и брака. Царь сравнивается с отцом или мужем, а его роль осмысляется патерналистски: «Бог — батька, государь — дядька», «Государь-батюшка, надежа-православный царь», «Без царя — земля вдова», «Государь — батька, земля — матка» (ср. также: «Государь-батюшка»), «Отец отечества, благодушный государь».

Царю приписывается «державство чадолюбивого отца <…> надо всем множеством сынов и дочерей, составляющих народ» (Клибанов 1978: 164). Отсюда и мотивы  вдовства, сиротства: «Без царя земля — вдова и народ — сирота», «Без царя народ сирота», а также и мотивы «заботы», «защиты», «покровительства», «милости», «жалости»: «Богат Бог милостию, государь жалостию», «Нет больше милосердия, как в сердце царевом», «Царь помилует, царь и пожалует», «Бог помилует, а царь пожалует», «Царь города бережет», «Царь-Государь и города платит (т. е. чинит)».

Крайне примечательно, что царь в пословицах хоть и олицетворяет верховную власть, но он не выступает как воитель, герой-победитель, борец, главнокомандующий или даже просто командующий,  а выступает он почти исключительно как устроитель мирной жизни и защитник в годины угроз и опасностей. В паремиях о царе отсутствует военный дух, военная сила правителя государства. Он как бы «укрывает» свой народ по-отечески.

Далее, столь любезная народному лексикону «правда», т.е. справедливость, еще одна безусловная составляющая царского образа: «Где царь, тут и правда», «Виноватого бог простит, а правого царь пожалует», а сам царь не подлежит суду человеческому: «Не судима воля царская», «Царское осуждение — бессудно», «Царское осуждение суду не подлежит», «Одному Богу государь ответ держит», «Бог знает да царь», «Сердце царево в руке божией»,  «Ведает бог да государь».

В пословицах про царя невозможно найти примеры, где «царь должен...», «царь обязан...». В пословицах царь в основном «ведает» и  «знает»: «Народ думает, а Царь ведает», «Государь знает, кто ему друг, кто недруг», «Царский глаз далече сягает», «Царское око видит далеко», «Всякая вещь перед царем не утаится».

А потому служить царю надо верно и честно: «Верный слуга Царю всего дороже», «Где ни жить – одному царю служить», «Божьи дела проповедуй, а тайну цареву храни!», «Мужик — богу свеча, государю слуга», «Где царь, там будет и слуга его», «Близ Царя – близ чести», «Царевы слуги не жалеют ноги», «Царю слуги нужны», «Царь без слуг, как без рук», «Не слуга царю, кто себя бережет», «Добрый (Верный) раб за господина умереть рад».  

А беды, неустройство, беспорядки — от дурных слуг: «Царь добр, да слуги злые», «Не от царей угнетение, а от любимцев царских». И они, эти дурные слуги, от царя правду скрывают и ни о чем плохом, в государстве творящемся, ему не докладывают: «Бояре царя застят, народ напастят», «Не ведает царь, что делает псарь», «Царь жалует, да псарь не жалует». «Царю из-за тына  не видать»,  «Не царь гнетет народ, а временщик», «Царь хочет, а бояре сопротивляются», «Не царь грешит, а думцы наводят», «Царь гладит, а бояре скребут».

Не с этой ли наивной верой в добрую волю и невольное, неумышленное, неведение царя связан мотив царского одиночества, изолированности, отделенности царя от подданных? «Царь да нищий — без товарищей». У нищего друзей нет, потому что у него вообще ничего нет, и он никому не нужен. А у царя потому, что у него, наоборот, все есть, и многие, движимые интересами личной выгоды, корысти, хотели бы ему быть «товарищами». Царь не может этого не понимать, а, следовательно, никому по-настоящему доверять не может. По сути, царь — фигура, обреченная на одиночество.

А главная беда простого человека — трагическая недоступность царя: «До неба умом не сягнешь, до царя рукою», «До Бога высоко, а до царя далеко», «До неба высоко, до царя далеко», «He всяк царя видит, а всяк его знает», «He всяк царя видит, а всяк за него молит».

Ссылки на амбивалентность содержания русских пословиц, а также утверждения, что любой пословице легко найти противоположную по смыслу, давно уже стали общим местом в паремиологии, однако собранные автором этой работы пословицы и поговорки про царя оппозиционно не выстраиваются. Пиетет, почитание, «теплые чувства» или даже  нежность и любовь — извечная мечта «Видеть ясные очи царские» — явно перевешивают то,  что  им можно было бы противопоставить.

В небольшом числе паремий про царя весьма осторожно, если так можно выразиться, проводится мысль о том, что царь не должен забывать о морали: «Царю правда — лучший слуга», «Благо царей — в правде судей»,  а также признание того, что и царь способен грешить, но грехи его оборачиваются горем для народа: «За царское согрешение бог всю землю казнит, за угодность милует», «Каков царь, таков и народ», «Коли царь Бога знает, Бог и царя, и народ знает», «Царю правда нужна. Без правды боярский царь бога прогневит», «До милосердного Царя и Бог милостив».

Совсем редко встречаются пословицы с отчетливо негативными коннотациями: «Родиться царем и дурак может», «В слепом царстве кривой — царь», «Жадность да царь всему горю начало», «Цена своя, а весы государевы», «Стужа, да нужа, да царская служба», «Царские милости в барское решето сыплются», «За глаза и про царя говорят», «Бог любит праведника, а царь любит ябедника», «Царство Москва, а мужикам тоска», «Близ царя – близ смерти», «Гнев царев — посол смерти», «Царь любит карать, чиновники — взятки брать, а господа — шкуру драть».

 И вот, наконец, вершина народной мудрости: «Ни солнышку на всех не угреть, ни Царю на всех не угодить».

Между царем и народом

Власть — это не только царь, но и барин, воевода, казенные палаты (судьи, земская власть). И чаще всего все они — источник зла. Вся другая власть (т.е. «не царь») в сознании народа намеренно искажает его, царя, волю.

Власть нецарская — суровая реальность, с которой приходится считаться: «У большого человека руки долги», «Где суд, там и неправда», «На боярскую расправу не найдешь управу», «Мышь в коробе, как воевода в городе», «Кто барствует, тот и царствует (т.е. владеет)», «Не бойся царского гонения, бойся царского гонителя», «Бог сотворил два зла: подъячего и козла».

На исполнителей царской воли, на тех, кто находится между царем и народом, на тех, с кем народ сталкивается непосредственно, и направлены, в первую очередь, потоки «нелюбви» и враждебности, с ними сопряжены  ощущения несправедливости в массе своей на уровне житейских констатаций. 

Народ, крестьяне — это подвластное население России, что отчетливо слышится в паремиях. Государство взаимодействует с народом в лице чиновников разных рангов и ведомств. И.М. Снегирев справедливо указывает, что в простонародном языке все начальники вообще часто назывались «судьями», «набольшими», так как «они нередко властью своей дополняли законы, действуя, как уполномоченные от Государя» (1832: 100).

 Воспользуемся цитатой из Снегирева, чтобы обосновать нижеследующее деление текста на параграфы: «как политические власти олицетворяются в сословиях государства и особы правительственные делаются посредником между народом, Государем и законами, то, по связи с правлением и местами правительственными, упомянем здесь только о тех властях, о которых говорится в пословицах и поговорках, употребительных и обветшавших, именно: о воеводах, боярах, окольничих, губных старостах, дьяках, подьячих…» (1832: 100).

Про боярина

Во многих пословицах «боярин» – это не сословная атрибуция, но своего рода имя нарицательное, чиновник высокого ранга или лицо высокого статуса, поэтому слово это употреблялось значительно дольше, чем существовало боярское сословие: «Кто в думе, тот и боярин».

В чем-то звучание слова «боярин» в пословицах сродни тому, как мы сегодня говорим о ком-то из наших знакомых: «О, это большой барин!», или замечаем кому-то недовольному: «Ничего, не боярин, и так стерпишь»  — «Знает и крестьянин, что поп не боярин» или: «И мы видали, как бояре мед едали», «Напьёмся — бояры, проспимся — крестьяне».

В то же время в пословицах про бояр обострено восприятие социального неравенства, а, значит, и «неправды», многие из них  как  бы пропитаны горечью несправедливости: «Всякий боярин свою милость хвалит, а нашу услугу ни во что ставит», «Пропали наши головы за боярами голыми», «С боярами знаться — греха не обобраться», «Не рука Макару с боярами знаться», «В боярский двор ворота широки, да вон узки (о кабале)», «Неволя, неволя — боярский двор: ходя наешься, стоя выспишься», «Не грози боярин холопу хлебом, а холоп боярину бегом», «Красны боярские палаты, а у мужиков избы на боку».

Про воеводу

В привычном нам понимании воевода — это тот, кто стоит во главе царского войска или дружины князя,  славно сражается на поле боя во главе богатырской рати. В паремиях этого почти нет. Вот почти все, что удалось найти: «Крепка рать воеводою», «Один воин тысячи водит, а бог и воеводу, и тысячи водит». Имеются вариации, но смысл не меняется.

В большинстве  же собранных  автором  статьи пословиц и поговорок воевода — это отнюдь не военачальник, но наместник государя, правитель и судья, причем очень часто — неправедный: «Наказал Бог народ: наслал воевод», «Худо овцам, где волк воевода», «Толки воду на воеводу», «На воеводу просить, в тюрьму идтить», «На воеводу доказывай, а сам иди в тюрьму»,  «Судить и рядить не умею, а на воеводство садят».

Тяжбы помещиков, горожан, крестьян приносили воеводам доход от тяжущихся: «Помути Бог народ, да покорми воевод!», «На мир беда, а воеводе нажиток», «Дело невелико, да воевода крут: свил мочальный кнут», «Лошадь любит овес, земля – навоз, а воевода привоз», «Воеводой слыть — без меду не быть», «Воевода — около города, а игумен — около гумен сыт бывает».

С учреждением губерний и ликвидацией воеводского чина в народе появилась пословица: «Прежде одну свинью кормили, а теперь — с поросятами».

Воевода остался в пословицах и после того, как в системе управления этот чин был упразднен, олицетворяя неограниченную, неконтролируемую, сплошь и рядом продажную и нечестную власть на местах: «Не велик городок, да семь воевод», «Воевода в городе — что мышь в коробе», «Воевода — большая невзгода» — так, порой, говорят и в наши дни.

Некоторое число пословиц про воевод аксиологически нейтрально или даже несет отпечаток уважительности: «Наказом воевода крепок», «Воеводская просьба — строгий приказ (наказ)», «Воевода год помечает, а два отвечает», «Без народа — не воевода».

Про приказчиков и приказных, дьяков и подьячих

Воеводы управляли вверенной им территорией — уездами — через приказные избы, учреждавшиеся как канцелярии воевод. В слободах и волостях воевода осуществлял свою власть с помощью приказчиков: «Семьдесят приказчиков, один рядовой, да и тот не свой (или: чужой)» «Один приказчик — грош в ящик, пятак за сапог», «Не купи села, купи приказчика».

Все дела по управлению городом и уездом производились в приказной или съезжей избе «Не бранись с тюрьмой да с приказной избой», возглавлявшейся присланным из Москвы (приказа) дьяком: «Дьяк у места – что кошка у теста, а как дьяк на площади  – то господи прости (стар.)», «Как дьяк у места, так всем от него тесно, а как дьяк на площади, так Господа пощади!», «Быть тому так, коли пометил дьяк (или; как пометил дьяк)», «Быть было так, да помешал дьяк», «Таков, сяков, а все лучше приказных дьяков», «Дьячья спесь: на голове чирей, а ногой храмлет!», «Перо страшно не у гусака, а у дьяка».

В дьячьей избе хранились царские грамоты и печать, приходные и расходные книги и росписи разных податей и сборов: «В нашей волости три болести: рекрутство, подати да земщина».

 В крупных городах приказные избы разделялись на столы, находящиеся в ведении подьячих: «То не дьячество, коли не бывал в подьячестве», «Подъячий — породы собачьей; приказный народ удалой, пролазный», «Горячее едят подьячие, голодные едят холодное, такое житье, что крестами оброк платим», «Подьячий любит пирог горячий», «Подьяческая душа на нитке висит (т. е. по грехам)», «Подьячий и со смерти за труды просит», «Пришла смерть к подьячему, а он и с нее взятки просит», «Подьячим и на том свете хорошо: умрут — прямо в дьяволы произведут», «У подьячего светлая пуговка души заместо».

Служащих в приказе «В приказ ворота широкие, да из него узкие», в суде, палате, канцелярии называли приказными: «Приказный проказлив: руки крюки, пальцы грабли, вся подкладка один карман!», «От вора дубинкой, от приказного полтинкой», «Приказный проказлив: что ни сдерет, то все проживет», «Приказный черту брат», «Приказный черту душу заложил», «Сколько увидит денег (приказный), столько и давай», «Бойся худого локтя да светлой пуговицы (приказного)», «Зачем приказный женится? Шинели нет», «Дерет коза лозу, а волк козу, а мужик волка, а поп мужика, а попа приказный, а приказного черт», «Приказный в чернилах крещен, в гербовой бумаге повит, концом пера воскормлен!» (перелицовка^[viii] из Слова о полку Игореве).

Сборы государственных налогов осуществляли выборные лица: старосты^[ix] («Не большак, а староста», «В своих углах не староста указчик», «Староста по накладке не тужит (по прибавке расходов)», «Умный, что староста губный: всяк его боится», «Все в старостах будем — некому будет и шапки сымать»), головы^[x] («Без головы и волость не стоит», «Не одним головой свет стоит») и целовальники^[xi] («Не то обида, что вино дорого, а то обида, что целовальник богатеет», «И Макар, да не рыболов, и кадомец, да не целовальник»).

Как видим, паремии, в которых фигурируют чиновники низших рангов — а с ними более всего приходилось сталкиваться крестьянам и городским низам — самые сочные, ядовитые, изобилующие злыми и яркими метафорами, дышащие презрением и ненавистью. Вспомним, кстати, что в редкой пословице про царя не поминается бог, в пословицах о воеводах бог поминается лишь изредка, причем порой воеводы выступают как напасть, которую бог на людей наслал, но в пословицах и поговорках о низших чинах лишь черт и козел им под стать, притом оба рогаты.

Подчеркнем особо, что в пословицах и поговорках о чиновниках не обнаруживается никакой амбивалентности. Есть несколько паремий, которые можно условно счесть аксиологически нейтральными, но в общей массе изученных пословиц и поговорок найти хоть сколько-нибудь позитивно оценивающие чиновников паремии автору  настоящей работы не удалось.

«С переменой духа и образа правления <…> изменялись сии посредствующие власти» — писал И.М. Снегирев (1848:….). Некоторые значения и названия должностей при этом истреблялись из народной памяти, а некоторые, наоборот, продолжали жить в обиходе,  и именовали  ими всех чиновников сплошь: «На что мне приказчик, я и сам указчик!», «Над дураками нет старосты!», «Кабы не кабы, так и мы б были цари!».

Про судью

Главный мотив пословиц и поговорок, в которых говорится про суды и судей — мздоимство: «Карман сух, так и судья глух», «Судиться — не Богу молиться: поклоном не отделаешься».

Другой не менее распространенный мотив  — у судьи правды не добьешься:  «Не бойся суда, бойся судьи», «Судит, как бог на душу положит».

Про попа

До середины XVIII века слово «поп» было общепринятым и официальным званием «белых» священников. Реформы Петра I во многом уподобили духовенство чиновничеству. В пословицах и поговорках слово «поп» чуть ли не до сих пор остается главным обозначением служителя православной церкви, причем в них рисуется, если можно так выразиться, антиидеал. Собирательный образ священника, сконструированный на паремиологическом материале, почти абсолютно девиантен. Все семь смертных грехов представлены в пословицах и поговорках о попах, и то, как основные мотивы паремий о попах укладываются в этот евангельский перечень, показывает, что эти паремии отчетливо построены по принципу парадокса, и именно парадоксальность делает их смешными и саркастичными.

Стремясь высмеять пороки духовенства, такие как жадность, чревоугодие, зависть и хитрость, народ не скупился на яркие образные сравнения и метафоры: «Поп любит блин, да чтоб не один», «Мера не поповский карман: дно имеет», «Попа одним обедом не накормишь», «Поповские глаза завидущи, руки загребущи», «Отец Макар трапезует, а послушник Назар запахом сыт».  Как тут не вспомнить письмо Белинского к Гоголю,  которое в советское время очень любили цитировать:^[xii] «Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?».

Образ попа тщательно прорисован: грузный, тучный, с кадилом, жадный — поп часто сравнивается с вором или чертом: «Поповское брюхо из семи овчин сшито», «Поповского пуза не набьешь», «Поп с кадилом, а черт с рогатиной», «Кадило, кадило и попу привалило», «От вора отобьюсь, от приказного откуплюсь, от попа не отмолюсь», «Богу слава, а попу кусок сала», «Попу, что сноп, что стог, все мало».

Попы, как чиновники и помещики — мужика обижают, угнетают и обирают: «Мужик плачет — а поп пляшет», «Лошади — овес, земле — навоз, а попу привоз»^[xiii], «Крестьянскими мозолями и попы живут», «Последнюю корову продай, а попу деньги отдай», «Не отсыпав попу новины^[xiv], хлеба не продавай», «Родись, крестись, женись, помирай — за все попу деньги давай», «Кому радость, кому горе, а попу все доход», «Кто попу рубль, тот и во святых свой», «Кому убыток, а попу доход: с живого и с мертвого дерет», «Первую мерлушку^[xv] попу на опушку^[xvi]», «Поп мошной тряхнет, с любого подати возьмет», «В попах сидеть — кашу есть, а в сотских^[xvii] — оплеухи».

Но не забудем: фигура попа  в паремиях  отчетливо отделена от Бога, духовной жизни, истинной веры и церкви: «Знают и без попа, что воскресный день свят», «Чем тут церковь виновата, коли поп дурак?».

Про барина

Помещики, господа, бары. В XIX — начале XX вв. дворянина, имеющего в собственности землю, обычно называли помещиком. Для крепостных крестьян самой близкой и абсолютной фигурой, в которой сосредотачивалась часто безграничная власть, был именно помещик — господин: «У господ каждый день праздник», «Из тех же господ, только самый испод», «Сколько ворот, столько господ (о мелкопоместных)», барин «Хозяин — барин». Крестьянин же был слугой: «Слуга барину не товарищ».

Из паремий видно, что власть барина воспринималась крестьянами как насильственная, а поместье – как самовольная вотчина управителя (бесконтрольное управление): «Барский двор хуже петли», «Перепорол всю дворню», «Господин, что плотник: что захочет, то и вырубит», «Кто барствует, тот и царствует (т.е. владеет)», «Хоть из земли достань, да подай!», «Хоть роди, да подай! Вынь, да положь!», «За недослух бьют, за переслух и воз навьют», «Ближе к барину — ближе к плетям», «Стадо барское в лугах ходит, а крестьянское на пару», «Барской (Господской) работы не переработаешь», «Будет досуг, когда вон понесут», «Барщинные дни ведрые^[xviii], крестьянские ненастные», «Барин говорит горлом, а мужик горбом», «Белые ручки чужие труды любят», «Крестьянскими мозолями и бары сыты живут», «Крепостной не живет богат, а живет горбат», «Нужда учит, а барщина мучит».

От семьи барина тоже притеснения исходят: «Кабы барынька не уськала, так бы и барин не лаял», «У всякого крестьянина по семи баринов», «Не столько впереди божьих дней, сколько барских затей», «Не так барин, как барчата надоедают», «Угорела барыня в нетопленной горнице», «Не по чем барской барыне плакать», «Барчонок горя не вкусит, пока своя вошь не укусит» (актуально и по сей день, по крайней мере автору это часто доводилось слышать у себя дома).

Не любит крестьянин и дворовых: «Куда барин, туда и дворня», «Дворня вотчину съела», «Дворня да псарня барина съела», «Дворовы да поповы плодливы», «Дворовки все воровки, а лакеи — все злодеи», «Куцая дворня мужику не ровня: ложкой не хлебает, с тарелки лакает», «Дворня — хамово отродье».^[xix]

Барская милость воспринимается как нечто ненадежное, недолговременное: «Барская милость — божья роса», «Барская милость — кисельная сытость». Равно опасны и «Барский гнев, да барская милость», «Барская ласка до порога».

Барин не просит, а приказывает: «Барская просьба — строгий наказ», «Барскую просьбу почитай за приказ», «Сослужишь службу — так любить, не сослужишь — голову рубить».

Злая и горькая ирония активно используются для перифрастического выражения нелюбви: «Люби сено в стогу, а барина в гробу», «Люби барина в гробу», «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу!», «Мы и в аду будем служить на бар: они будут в котлах кипеть, а мы дрова подкладывать».

Но все же помещика крестьянин не так люто ненавидит как чиновника, барин ближе и понятнее, отношения к нему не обезличены, в известном смысле он свой — на той же земле живет, в тех же лесах и полях ходит, одним воздухом дышит и нужды крестьянские знает — отсюда и точный, емкий бытовой колорит пословиц про барина, и разнообразие  тонких наблюдений, и хитрая ирония, и веселые ухмылки, и даже некоторая  насмешливая теплота: «Живем не тужим, бар не хуже: они – на охоту, мы — на работу, они — спать, а мы — работать опять, они выспятся, да за чай, а мы — цепом качай», «Ты вашец (барин), я вашец, а кто же хлебопашец?», «Ты — барин, да и я — не татарин», «Ты ну, я ну, а выехать не на чем», «Ты сударь, и я сударь, а кто же присударивать будет?», «Ты сударь, и я сударь, а кто хлеба пахарь?»

В приведенных пословицах явно проступают элементы отношений подшучивания с их полифункциональностью: они и устанавливают, и подчёркивают некую близость, символизируют дозволенное перешагивание через статусные барьеры, они приструнивают и пеняют; они и снимают враждебность (Артемова 2006: 115-120; см. также Артемова 2015).  Не потому ли такие пословицы и сегодня сплошь и рядом приходятся к месту? Вот еще к этому ряду: «Барин — татарин, кошку обжарил», «Дворянское кушанье: два грибка на тарелочке».

Хотя гоголевский Собакевич говорил: «Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа»^[xx], у Собакевича на столе одновременно щи, «няня» — бараний желудок, начиненный мозгами и мясом с ножек, бок барана с гречневой кашей, фаршированный индюк «ростом с теленка» и ватрушки.  А «крестьянское горло — суконное бердо: все мнет» — простому крестьянину такие яства и не снились, и, наоборот — «Без индейского петуха, без борзого кобеля — не помещик».

А вот как смешно об обнищавшем барине: «Хоромы кривые, сени лубяные, слуги босые, собаки борзые».  Или вот это: «Дворянский сын, что ногайский конь: умирает, так хоть ногой дрягает (не расстается с барскими замашками)».

Яркие и сочные сравнения между барином и мужиком тоже отдают подшучиваниями: «Дворяне сахарные, (пряничные^[xxi], медовые), крестьяне аржаные», «Бары-те крупичаты да сдобные; мужики ржаные да с закалом^[xxii]», «Бары кипарисовые, мужики вязовые (и гнутся, и тянутся)», «Бары липовые, а мужики дубовые», «Бары крушиновые (хрупки), мужики кручинные».

И, наконец, в пословицах можно найти отголоски таких отношений крестьян и помещиков (бар, господ),  при которых барин заботится о своих крестьянах, помогает им в трудную годину, защищает их, а крестьяне это понимают и ценят: «У хорошего барина и дворня хороша», «Каков барин, таков и крестьянин», «Не равны и бары: иной бога боится, и за него бога молят», «Не станет хлеба, барин даст».

Здесь вспоминается старец Зосима из «Братьев Карамазовых» с его эссе «Могут ли жить в дружбе господа и слуги?»

Про мужика  и остальных

Общество в пословицах и поговорках делится на две основные части. Условно говоря — кто мужик и кто не мужик. Мужик — это крестьянин, народ, человек, угнетаемый носителями власти. Не мужик – все остальные группы населения Российской империи,  во множестве они — власть имущие над мужиком: «Боярин и в рубище не брат. Такой-сякой барин, а все не мужик», «Не будет лапотника, не станет и бархатника^[xxiii]», «Не было б пахотника, не было б и бархатника», «Не будь лапотника, не было бы и бархатника», «Как лапотника не станет, так и бархатник не встанет».

Лапоть^[xxiv] (иносказательно) – крестьянин, мужик, а сапог (в противопоставление) — горожанин, крестьянин с большим достатком, барин: «Сапог с сапогом, лапоть с лаптем», «Лапоть знай лаптя, а сапог сапога», «Лапоть сапогу не пара», «Сапог лаптю не брат», «Чем лаптю кланяться, так уж поклонюсь сапогу»^[xxv].

Крестьяне в разные времена делились в России на множество категорий и подкатегорий «Не равны бары, не равны и крестьяне». Об этом во многих пословицах: «Вольному (казенному) просторнее, барскому спокойнее жить», «Казенный крестьянин живет, как бог велит, а барский, как барин рассудит», «По улице идешь, хоть шапки не надевай (о многоначалии у казенных крестьян)».

Государственные (казённые) в отличие от помещичьих (крепостных) крестьян считались лично свободными, хотя и прикреплёнными к земле; пословица про крестьян однодворцев^[xxvi]: «Сам барин, сам холоп, сам пашет, сам орет, сам с крестьян оброк берет».

Про власть «мира»

Крестьянин жил в общине — в «миру»: «В лесу лес не ровен, в миру — люди», «Всякий мирянин своему брату семьянин», «Барин за барина, мужик за мужика», «Наши миряне родом дворяне: работы не любят, а погулять не прочь», «Миряне — родом дворяне: луковки во щах нет, а пуговка^[xxvii] светленькая», «Мир — дело велико: как всем миром вздохнуть, так и временщик издохнет».

С одной стороны, мужик прочно вписан в «мир», остро в нем нуждается, жить вне «мира» не может, и даже «смерть на миру красна»^[xxviii], но, с другой стороны, «мир» — это еще одна власть над мужиком: «И мир не без начальника», «Хорошо жить на почете у миру, да ответ большой».

Про «карьерный рост»

«Взят из грязи, да посажен в князи» — говорим мы и по сей день. Никто не любит выскочек, но что стоит за этой нелюбовью? Попробуем  всмотреться в пословицы.

«Вчера Макар гряды копал, а нынче Maкар в воеводы попал», «Гряды пахал (копал), да в воеводы попал», «Отец отопком щи хлебал, а сын в воеводы попал». Кажется, здесь не прочитывается ничего, кроме восклицания: «Надо же, как бывает!».

 «Из рядовичей в атаманы выходят», «Не быть звонарем, не быть и пономарем», «Не пойдешь в звонари, не попадешь и в пономари», «Не в попы, так в звонари», «Все в старостах будем — некому будет и шапки сымать». Здесь, очевидно, простая житейская мудрость.

 «Залетела ворона в царские хоромы: почету много, а полету нет», «Хоть лыком шит, да барин», «Хоть лыком шит, да начальник», «Хоть мочальник, да твой начальник». Эти  все пословицы о том, что люди, часто глупые, необразованные, не имеющие знаний, умений, способностей, опыта, рвутся и прорываются в начальники, а тем, кто умнее и компетентнее, приходится исполнять их приказы.  Эти пословицы  до сих пор употребительны. Даже в «офисах» они в ходу.

«Сохрани Бог от мора, от пожара да от нашего брата, как угодит в бара (говорят крестьяне)», «Мужик волостель^[xxix] — пущий живодер», «Подьячим и на том свете хорошо: умрут — прямо в дьяволы произведут», «И черт под старость в попы пошел». Однозначно карьерный рост!

Можно и через брак укрепить и повысить статус: «Деревенщина Ермил, да посадским бабам мил», «Временем и смерд барыню берет», «У боярина семь дочерей — будет из них и за смердом жена». Это студентам УНЦСА  РГГУ хорошо знакомо по курсу М.Л. Бутовской «Этология человека».

 Ну и наконец: «Веник в бане всех старше», «Банный веник и царя старше, коли царь парится».

Все эти и многие другие сходного значения пословицы столь хороши и  хлестки, что трудно найти такие слова для комментария, которые не выставили бы автора в невыгодном свете. Но все же нужно сказать: не вызывают у народа почтения те, кто стремятся «наверх», стоит ли за презрительным сарказмам и злыми насмешками зависть, обида? Кто же знает?

Про бунты  и смуты

Народ надеялся донести до доброго и справедливого царя-батюшки правду о своем бедственном положении и «кривде» царевых слуг. Надеялся, что, что царь покарает неправедных судей, господ, чиновников, то свое окружение, которое ему мешает, скрывает от него правду, извращает его волю, вредит народу.  «Что казне выгодно, то мужику разор».

Но: «Как весь народ воздохнет, до Царя дойдет», «Коли всем миром вздохнут, и до царя слухи дойдут», «Если вздохнуть всем народом — ветер будет». Русская история — история бунтов (бессмысленных и беспощадных), анархизма, сектантства и феноменального русского самозванчества. «У царя колокол по всей Руси». Утрачивалось доверие к царствующему монарху, истощалась вера в «доброго» царя, который не видит, не слышит, не знает, потому что сидит далеко, высоко, и начинались смуты: «Были были (Была быль), и бояре волком выли», «Князья в платье, и бояре в платье: будет платье и на нашей братье».

Возникали один за другим, «как черти из-за печки», самозванцы. Крестьяне отнюдь не разочаровывались в самой монархии, а выдвигали своих кандидатов на царский престол, на смену плохому царю ожидали хорошего; самозванцы наделялись функциями народных «избавителей» «Жалую вас крестом (старым), бородой и вечной волей (Пугачев)», «Ведь я не Пугач: хоть царем скажись, не поверят».

Однако в паремиях по бунты можно найти явные проявления  аксиологической двойственности. Пословицы «Междуцарствие хуже грозного царствия», «Лучше Грозный царь, чем семибоярщина» характеризует амбивалентность отношения к бунтам: повоевали, учинили погромы, а что изменилось, кому от этого стало лучше? «Народ согрешит — Царь умолит, а Царь согрешит — народ не умолит», «Далеко от земли до неба, а как стукнет в небе гром, и на земле слышно».

Попытка обобщения

В.Я. Пропп писал: «Легко впасть в ошибку, полагая, будто фольклор непосредственно отражает социальные или бытовые, или иные отношения…» (1976: 26). По словам К.А. Богданова, «на основе набора любых пословиц невозможно сконструировать непротиворечивую шкалу ценностей в картине мира конкретного этноса. Одни пословицы учат одному, а другие прямо противоположному» (2001: 58).

Проанализированные пословицы и поговорки о власти не укладываются, как представляется, в приведенные выше и широко признанные суждения и положения. Можно все же выделить некие общие векторы, усмотреть в крылатых народных высказываниях некую внутреннюю логику, отражающую интеллектуальную и эмоциональную реакцию на то, что приходилось и приходится испытывать в действительной жизни.

Русский народ, создававший паремии — это, прежде всего, крестьяне и вообще трудовой люд низших сословий. Он  безоговорочно признает власть бога и не мыслит жизни без царя — помазанника божьего, а роптание, осуждение царя или даже бунт — это крайности.

Все остальные — воеводы, баре, попы и, особенно, чиновники всех рангов — вызывают резко негативную реакцию. Судя по пословицам, у русского народа по отношению к большому и малому начальству, чиновничеству, превалировало и продолжает превалировать  отторжение,  сопровождаемое  презрением,  раздражением, сарказмом и горькой иронией. Даже свой брат мужик, крестьянин, выбившийся в начальники, пусть хоть самого низкого свойства, эмоционально отчуждается и недобро высмеивается.  

Тому, что использованные нами пословицы и поговорки про власть и властвующих отражают  настроения, действительно типичные для русских крестьян, причем  существовавшие на весьма длительных отрезках  нашей истории, нетрудно найти подтверждение в публикациях крупных исследователей и писателей-реалистов.

 Так, В.В. Тенишев писал: «Ввиду трудного двойственного положения старосты, сопряженного с хлопотами и плохо вознаграждаемого, лучшие люди деревни всячески стараются избавиться от этой должности; но вместе с тем и крестьяне, в большинстве случаев,  людей энергичных и выдающихся не любят выбирать, боясь быть у них потом в подчинении» (цит. по: Тенишев 1993: 52).

По словам народного бытописателя и специалиста по сельскохозяйственной статистике, служившего некоторое время волостным писарем, Н.М. Астырева, в крестьянской среде сложилось многовековое убеждение, что все стрюцкие, сюртучники — некое особое сословие, не имеющее ничего общего с хрестьянским народом. «Сюртучник и лапотник — два взаимоотталкивающихся элемента, и никаких общих интересов, по мнению лапотника, в данное время не имеют; если же сюртучник представляет из себя хотя бы самое микроскопическое начальство, вроде волостного писаря или письмоводителя станового, то всякий трезвый крестьянин старается по возможности укрыть свое нутро, свои помыслы, желания и надежды от взоров этого представителя ненавистного крапивного племени, не умея в представлении своем отделять личность от занимаемой ею должности и думая обо мне, например, не как о человеке, Николае Михайловиче, его куме и пр., а непременно как о писаре…» (1886: 31-31). Один из персонажей очерка С.С. Маслова «Мирской человек» замечает: «Как стал я на платные должности садиться, сразу изменилось отношение крестьян ко мне: стали подозревать, что все дела я затеваю из корысти, упало доверие, меньше уважения стало, какие-то взгляды косые пошли…» (1916: 26).

В 1898-1900 гг. Этнографическим бюро В.Н. Тенишева была проведена получившая широкую известность крестьянская программа  с целью сбора обширных сведений о крестьянах центральных губерний России. В 1992 году санкт-петербургские социологи Б.М. Фирсов и И.Г. Киселева изучили материалы этой программы по Владимирской губернии и убедились в высокой степени достоверности сведений, собранных  более ста лет назад. Из 1379 ответов на 491 вопрос выстроился многомерный и достаточно однородный образ русского крестьянина (1992:3).

Эти авторы, в частности, приводят такие слова, почерпнутые из материалов Тенишева: «Население края предано самодержавию, и сбить здешний народ с пути преданности престолу едва ли возможно даже отдельными единицами, не говоря уже о массе» (там же: 12).

В русской политической культуре царь — наместник Бога на земле, Государь — Помазанник Божий, Священное лицо, носитель особой силы Благодати Духа Святого. Православный вариант христианства, заимствованный из Византийской империи в немалой степени повлиял на представления русского народа о мире и обществе.

Б.Н. Миронов замечает: «Менталитет крестьянства находился в соответствии с идеалами православия и его было бы правильно назвать традиционным православным менталитетом» (2000: 331). Как отмечал П.А. Флоренский, «в сознании русского народа самодержавная власть — это не юридическое право, не условность, а милость Божия» (Флоренский 1994: 298).

Перед нами один из вариантов феномена сакрализации власти, который изучается Д.М. Бондаренко «Сакрализация власти» (2005), Л.А. Андреевой «Религия и власть в России» (2001) и Б.А. Успенским: «Семиотика истории. Семиотика культуры» (1996), «Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление)» (1998), «Царь и император: Помазание на царство и семантика монарших титулов» (2000).

«Одним из наиболее значимых феноменов сакрализации власти в истории христианской цивилизации является наместническая модель сакрализации власти. Под «Наместником Христа» <…> подразумевалась личность, которая постулировалась в рамках «политической» теологии не просто как образ своего небесного первообраза – Царя Небесного Иисуса Христа (им являлся каждый христианин), а в силу занимаемой им вселенской «должности» Наместника Иисуса Христа на земле — как вселенский «живой образ» Иисуса Христа» (Андреева, Селунская, Шушарин 2005: 388). Те же авторы продолжают: «Российский вариант наместнической модели сакрализации власти как модели власти вселенской являлся хронологически последним в истории христианской цивилизации. <…> В России понимание роли верховного правителя как Наместника Христа складывалось постепенно и явилось результатом длительного исторического процесса, начавшегося с крещения Руси» (там же: 400).

На рубеже XX и XXI веков Россия переживает исторический перелом, связанный с проведением радикальных социально-экономических и государственно-политических преобразований. Особенно остро встаёт проблема взаимоотношений власти и народа. Мифологема царя-батюшки сохранилась в народе, однако трансформировалась в образ всесильного вождя и президента. И это еще большая беда для русского человека. «И Сталину не докладывали, и Путину не докладывают», слышим мы на каждом углу.

Э. Гелнер, изучавший нашу политическую культуру на излете советского периода и на начальных этапах перестройки, неоднократно говорил своим московским коллегам: «Вашей стране демократия не нужна, ей нужна либеральная просвещенная монархия» (устное сообщение одного из старших коллег-антропологов).

Опыт последних десятилетий, как и опыт советского периода, демонстрируют все то же сакральное отношение к верховной власти и неприятие и ненависть к другим звеньям власти, к которым народ не испытывает ни доверия, ни пиетета. Но здесь уже не просто неприятие. Рыночные отношения — потребительские. Народу — помимо ходульных сетований на  ложь, взяточничество, налоги и т.п. — уже не нравится, что власти его плохо обслуживают!

Далее, из пословиц и поговорок видно, что никакая власть, в том числе и царская, не выступает гарантом закона и порядка. Чтобы избежать банальности, не станем вспоминать А.К. Толстого с его историей России от Гостомысла! Но вновь позволим себе говорить словами народа: «Коли порядка нет, так и за столом с пустой ложкой останешься», «Все хотят порядка, да разума нехватка».

А напоследок приведем слова Н.А. Бердяева: «Тема о власти <…> очень русская тема. У русских особенное отношение к власти. К. Леонтьев был прав, когда говорил, что русская государственность с сильной властью была создана благодаря татарскому и немецкому элементу. По его мнению, русский народ и вообще славянство ничего, кроме анархии, создать не могли бы. Это суждение преувеличено, у русского народа есть большая способность к организации, чем обыкновенно думают, способность к колонизации была, во всяком случае, большая, чем у немцев, которым мешает воля к могуществу и склонность к насилию. Но верно, что русские не любят государства и не склонны считать его своим, они или бунтуют против государства, или покорно несут его гнет. Зло и грех всякой власти русские чувствуют сильнее, чем западные люди. Но может поражать противоречие между русской анархичностью и любовью к вольности и русской покорностью государству, согласием народа служить образованию огромной империи» (Бердяев 1994: 124).

«Кто (Хто) желает власти, придут на него сласти, а потом страсти, да в том ему будет и пропасти».

Заключение

Однозначно определить отношение (или отношения) русских, в первую очередь крестьян и горожан, представлявших сравнительно недавних выходцев из деревни, к власти и к «властям предержащим» вряд ли возможно. Думается, что эта задача так и останется до конца нереализованной по той причине, что, пытаясь ее решить, нельзя «быть позитивистом» и постичь «объективную истину».

Многие пословицы и поговорки либо дословно, либо в преломленной форме, но с очевидной прозрачностью повторяют Священное Писание. В первом ряду стоят и теснейшим образом связаны между собой пословицы и поговорки о власти Бога и власти царя. Восприятие народом царской власти, эмоциональное и этическое отношение к ней неразрывно сопряжены с синкретизмом боговластия и светской верховной государственной власти.  В пословицах и поговорках русские, по большому счету, не выступают как «народ» в политическом смысле этого слова, нет в паремиях и  представлений о «государстве». Однако была некая совокупность людей, объединенных на общей территории (земле), где царь признавался верховным правителем, прежде всего, в нравственно-религиозном смысле. Единство народа и царя осмыслялось как союз духовный. Царь воспринимался как верующий человек, несший нравственную ответственность перед Богом, а, кроме того, и он, и народ признавали, что над всеми стоит сила (власть) Бога и, что не менее важно, за грехи царя Бог наказывает и народ, и самого царя. «Государь, батюшка, надёжа, православный царь...» — в этой паремии и власть царя, и христианская вера, и родственное единство народа с царем и царя с народом, и теплая светлая любовь, и безграничное доверие, и какое-то упование, — все это тот духовный и интеллектуальный сплав,  который многим из нас сейчас трудно понять.

Реформа 1861 года и последовавшие социально-экономические и государственно-политические преобразования в известной мере привели к снижению веры в царя. Годы советской власти, годы искоренения православной веры и, как кажется, впоследствии сильная ее трансформация в современных реалиях, стерли признание власти царя, как высшей милости и воли Божьей. Власть в России хоть и стала светской, однако сохранилось в сознании русского человека какое-то единение царя с народом, которое можно найти в культах всесильных вождей. Иначе, как объяснить так часто звучащие последний год слова: «И Сталину не докладывали, и Путину не докладывают». И даже более того: «А Путина то подменили! Уже давно не тот, не наш». Не шутки ради, но автор настоящей работы действительно слышала о четырех «клонах» президента, которых народ с экранов телевизора различает по форме ушей! И как тут не вспомнить уже ставшее паремией: «А царь-то ненастоящий!». Или это антипословица, кукизм, веллеризм?

Народ по-прежнему вверяет себя верховному правителю государства, а за все свои беды и небрежение к народным нуждам и чаяниям винит тех, кто стоит между народом и правителем, но все равно — терпит. Терпит потому, что давно постиг бессмысленность и трагическую обреченность бунтарства. И это мы также с ясностью слышим в пословицах и поговорках: повоевали, учинили погромы, а что изменилось, кому от этого стало лучше?

Не только ненависть к чиновникам, налогам и взяткам бросается в глаза при изучении русских народных паремий, но и двойственное, хотя вполне логичное в аксиологическом содержании представление о законе. Так, если закон Божий справедлив, то закон людской, исходящий от властей, которые между народом и царем, правде угодить не может (не несет в себе правды). Отсюда неверие в возможность справедливого закона. Общественные отношения регламентируются законом и они неправильны, лишены правды. Народ требует от государства справедливости, помощи, защиты, порядка и одновременно отмахивается от них, не веря в их возможность. А кроме того, понимая это, сам народ нередко ищет защиту от беды и несправедливости вовсе не в букве закона, а в конкретном человеке, наделенном властью. Получается замкнутый круг: где с одной стороны — нелюбовь к чиновникам, творящим неправду и беззаконие, с другой — признание того, что выход можно найти, не обращаясь к закону, а при помощи определенных людей, которых можно умолить, но чаще надо «купить». И, наконец, — кому предъявлять счет за творящуюся несправедливость?

Русская душа, как писал Н.А. Бердяев, никогда не удовлетворяется ничем средним и относительным. Так и в паремиях – выражаются крайности отношения русского народа к властям предержащим. Золотой середины как бы нет.

Можно, правда, найти небольшое число паремий про чиновников нейтрального звучания, еще меньше — с оттенком уважения или боязни. Но эти немногие паремии ни в коем случае не могут быть сочтены противоположными тем, в которых выражены ненависть или неприятие. Эмоциональный и метафорический накал, если так можно выразиться, говорит сам за себя. Скажем, приказного во множестве пословиц сравнивают с козлом или чертом (оба рогатые, и душу продали), но нигде не встретим мы сравнений, имеющих положительные коннотации: ни соколов ясных, ни агнцев божиих! Воевода — либо волк, либо свинья, но не орел!

Лишь помещика крестьянин не так люто ненавидит, барин ближе и понятнее, отношения к нему не обезличены, в известном смысле он свой — на той же земле живет, в тех же лесах и полях ходит, одним воздухом дышит и нужды крестьянские знает — отсюда и точный, емкий бытовой колорит пословиц про барина, и разнообразие тонких наблюдений, и хитрая ирония, и веселые ухмылки, и даже некоторая насмешливая теплота. В пословицах о барах, господах проступают, как показалось автору, элементы «отношений подшучивания» с их полифункциональностью: они и устанавливают и подчёркивают некую близость, символизируют дозволенное перешагивание через статусные барьеры, они приструнивают и пеняют; они снимают враждебность. Возможно, поэтому многие из пословиц про барина и сегодня сплошь и рядом приходятся к месту? Скажем, в отношениях между охранником и бизнесменом, между богатой хозяйкой и домработницей.

Если отношение к царю в каком-то сложном преломлении отбросило свой отсвет на президента, то и «барин» в полной мере не исчез: появились и новые русские господа. А вот чиновники чиновниками и остались! Чиновник (или чиновница) и подчиненные — это и сегодня сплошь и рядом отношения зависимости, скрытой враждебности, родства по кормлению и даже некоего духовного рабства.

В целом, автор увидела в пословицах и поговорках такие представления простого народа о властях и такое к ним отношение, при котором возможность конструктивного взаимодействия, совместного и согласного радения об общем благе кажется сомнительной. И очень хочется вину за это возложить на власти. Неслучайно из тех же пословиц и поговорок явственно проступает: никакая власть, в том числе и царская, не может быть гарантом закона и порядка.

Но кем же созданы все наши паремии? Наверное, теми, кто далек от властей, не знает и не понимает их, кто беден, мечтает о достатке, но не может его обрести, кто сетует на неправду мироустройства, на нелепость роскоши истинно богатых, на непосильный труд, но, в конце концов, все терпит и выносит; иными словами — теми, кто «силен смирением и богат нищетою».

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

1. Акимова 1946 - Акимова Т.М. Фольклор Саратовской области: Саратовское обл. изд-во, 1946. – 536 с.

2. Андреева 2001 - Андреева Л.А. Религия и власть в России: Религиозные и квазирелигиозные доктрины как способ легитимизации политической власти в России. - М.: Ладомир, 2001. - 253 с.

3. Аникин 1957 - Аникин В.П. Пословицы и поговорки. - М., 1957. - 240 с.

4. Аникин 1988 - Аникин В.П. Русские пословицы и поговорки. - М., 1988. - 431 с.

5. Аникин 2004 - Аникин В.П. Русское устное народное творчество. Учеб. для вузов. - М., 2004. – 735 с.

6. Артёмова 2006 - Артёмова Ю.А. Отношения подшучивания в традиционных обществах (опыт этнолого-психологического анализа) // Этнологическое обозрение, 2006, № 4. - С. 109-125.

7. Артемова 2015 - Артёмова Ю.А.Ипостаси смеха. Ритуал, традиция и юмор / Ю. А. Артемова; Российский государственный гуманитарный университет. — Москва: Смысл, 2015. — 239 с.

8. Астапенко 1959 - Астапенко Н.Я. Жемчужины народной мудрости: Смоленское книжное издательство, 1959. - 168 c.

9. Астырев 1896 - Астырев Н.М. В волостных писарях: очерки крестьянского самоуправления. - М., 1896. – 396 с.

10.         Бердяев 1994 - Бердяев H.A. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. - М., 1994. - 288 с.

11.         Библиотека русской религиозно-философской и художественной  литературы http://www.vehi.net/index.html

12.         Библия – СПб, 2014. - 1217 с.

13.         Большой толково-фразеологический словарь Михельсона. Текст Большого толково-фразеологического словаря Михельсона подготовлен на базе издания: Михельсон Мориц Ильич. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Т. 1-2. Ходячие и меткие слова. Сборник русских и иностранных цитат, пословиц, поговорок, пословичных выражений и отдельных слов (иносказаний). - СПб., тип. Ак. наук, 1896-1912. - 2208 с.

14.  Бондаренко 2014 - Бондаренко Д.М. Государство как феномен социальной истории. Историческая психология и социология истории 2/2014. С. 164-188 http://www.socionauki.ru/journal/files/ipisi/2014_2/164-188.

15.  Бреслав 1958 - Бреслав С.Л. Избранные пословицы и поговорки: Сталинградское книжное изд-во, 1958. - 233 с.

16. Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро князя В.Н. Тенишева. - Спб., 1993. – 470 с.

17. Вальтер, Мокиенко 2005 – Вальтер Х., Мокиенко В.М. Антипословицы русского народа. СПб.: Издательский Дом «Нева», 2005. - 576 с.

18. Вельмезова 2006 - Вельмезова Е.В. Новые русские пословицы и проблема классификации паремий / Е.В. Вельмезова // Живая старина. 2006. № 1. - С. 38-41.

19. Гнедаш 2005 – Гнедаш С.И. Провербиальные трансформанты в функциональном стиле прессы и публицистики: На материале немецкоязычной печати ФРГ: диссертация … кандидата филологических наук: 10.02.04. - Москва, 2005. - 189 с.

20. Гоголь 2012 - Гоголь Н.В. Мертвые души. Т. 1: Mobido USA inc, 2012. - 248 с.

21. Даль 1866 - Даль В.И. Толковый словарь живаго великорускаго языка: Семен, 1866. - 629 с.

22. Даль 1879 - Даль В.И. Пословицы русского народа : Сб. пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и проч. / [Соч.] Владимира Даля. - 2-е изд., без перемен. Т. 1-2. - Санкт-Петербург ; Москва : М.О. Вольф, 1879 (Санкт-Петербург). - 2 т.; 18. Т. 1. – LXIV, 685 с.

23. Даль 1957 - Даль В.И. Напутное // Пословицы русского народа. - М., 1957. – 992 с.

24. Даль 1984 - Даль В.И. Пословицы русского народа. Т. 1. - М., 1984. - 383 c.

25.  Даль 1984 - Даль В.И. Пословицы русского народа. Т. 2. - М., 1984. - 400 c.

26.  Даль 1993 - Даль В.И. Пословицы русского народа: Русская книга, 1993. - 637 с.

27.  Даль 1998 - Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа. - СПб., 1998. - 544 c.

28.  Даль 2001 - Даль В.И. Большой иллюстрированный толковый словарь русского языка. - М., 2001. - 348 c.

29.  Даль 2002 - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 2 тт. Т. 1: А-О. - М.: ОЛМА Медиа Групп, 2002. - 1280 с.

30. Даль 2006 - Даль В.И. Большой иллюстрированный словарь живого русского языка. Современное написание. М.: Астрель: АСТ: Транзиткнига, 2006. — 348 с.

31. Даль 2013 - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: Directmedia, 2013. - 552 с.

32. Жигарина 2006 - Жигарина Е.Е. Современное бытование пословиц: вариативность и полифункциональность текстов // Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук : 10.01.09 / Рос. гос. гуманитар. ун-т (РГГУ). - Москва, 2006. - 25 с.

33. Жигулев 1958 - Жигулев А.М. Русские народные пословицы и поговорки: Московский рабочий, 1958. - 286 с.

34.  Жигулев 1965 - Жигулев А.М. Русские народные пословицы и поговорки: Московский рабочий, 1965. - 359 с.

35.  Жигулев 1963 - Жигулев А.М.   Без бога шире дорога. Атеистические пословицы и поговорки. - М., 1963. - 127 с.

36.  Жигулев 1969 - Жигулев А.М. Русские пословицы и поговорки: Сборник:  Наука, 1969. - 448 с.

37. Жуков 1991 - Жуков В.П. Словарь русских  пословиц и поговорок. 4-е изд. испр. и доп. - М., 1991. - 534 с.

38. Зимин 1996 - Зимин В.И. Пословицы и поговорки русского народа: объяснительный словарь: Сюита, 1996. - 543 с.

39. Зимин, Ашурова и др. 1994 - Зимин В.И., Ашурова С.Д. и др. Русские пословицы и поговорки: Учебный словарь. - М.,1994. - 320 с.

40.  Иллюстров 1904 - Иллюстров И.И. Сборник российских пословиц и поговорок: Киев, типография С.В. Кульженко, 1904. - 475 с.

41. Клибанов 1978 - Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России (период феодализма). - М., 1978. – 344 с.

42.  Князев 1930 - Князев В.В.  Книга пословиц: «Красная газета», 1930. - 131 с.

43.  Ковалева 1999 - Ковалева С. 7000 золотых пословиц и поговорок: АСТ, 1999. - 479 с.

44. Короткова 2008 - Короткова М. В. Традиции русского быта: [энциклопедия]. - М., 2008. – 319 с.

45. Кравцов 1971 - Кравцов Н.И. Русское народное поэтическое творчество: хрестоматия: Просвещение, 1971. - 414 с.

46. Малые жанры 1979  // Малые жанры  русского фольклора. Пословицы, поговорки, загадки: Хрестоматия для филологических специальностей университетов и педагогических институтов / Составитель Морохин В.Н. - М., 1979. – 399 с.

47. Мартинова 1997 - Мартинова А.Н. Пословицы, поговорки, загадки: «Современник», 1997. - 510 с.

48. Маслов 1916 - Маслов С.С. Мирской человек: Из жизни современной крестьянской интеллигенции. - М., 1916. – 44 с.

49. Милов 1998 - Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. - М., 1998. – 573 с.

50. Миронов 2000 - Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.). Том 1, 2. - СПб.: Изд-во "Дмитрий Буланин". 2000 г. - 548 +568 с.

51. Мокиенко 2002 - Мокиенко В.М. Школьный словарь живых русских пословиц: - СПб., Издательский дом «Нева»; - М.: ОЛМА - ПРЕСС, 2002. - 352 с.

52. Мокиенко, Никитина 2007 - Мокиенко В.М., Никитина Т.Г.  Большой словарь русских пословиц. - М., 2007. - 784 c.

53. Мокиенко, Никитина 2010 - Мокиенко В.М., Никитина Т.Г.  Большой словарь русских пословиц. - М., 2010. - 1024 c.

54. Морохин 1986 - Морохин В.Н. Малые жанры русского фольклора: Хрестоматия. - М., 1986. - 399 с.

55. Мороховец 1827-1869 - Мороховец Е.А. Крестьянское движение 1827-1869. Вып. I. - М.-Л., 1931. - 109 с.

56. Норман 2004 - Норман Б.Ю. Когнитивные аспекты паремиологии и национальная картина мира в славянских языках// Славянский вестник, вып. 2, 2004. - С. 246-256.

57. Пермяков 1975 - Пермяков Г.Л. К вопросу о структуре паремиологического фонда / Г.Л. Пермяков // Типологические исследования по фольклору: сб. с. памяти В.Я. Проппа.-М., 1975. - С. 247-275.

58. Потебня 1976 - Потебня А.А. Эстетика и поэтика. - М., 1976. – 616 с.

59. Пропп 1976 - Пропп В.Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. - М.,1976. – 327 с.

60. Путилов 2003 - Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; In memoriam.- СПб., 2003. – 464 с.

61. Русское устное народное творчество: Хрестоматия. Учебное пособие / Составитель, вступительная статья, комментарии В.П. Аникина. - М., 2006. – 735 с.

62. Рыбникова 1958 - Рыбникова М.А. Русская поговорка. - В кн.: Рыбникова М.А. Избранные труды. - М., 1958. – 609 с.

63. Рыбникова 1961 - Рыбникова М.А. Русские пословицы и поговорки. - М., 1961. – 232 с.

64. Сакрализация власти 2005 – Бондаренко Д.М., Андреева Л.А., Коратаев А.В. Сакрализация власти в истории цивилизаций. Части I, II, III. – М.: ЦЦРИ РАН, 2005. - 447 с.

65. Словари и энциклопедии на Академике http:// dic. academic.ru//

66. Снегирев 1823 - Снегирев И.М. Опыт рассуждения о русских пословицах. - Москва: Университетская типография, 1823. – 184 с.

67. Снегирев 1831-1834 - Снегирев И.М. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. [В 4 кн.] Кн. 1-4. М.: В Университетской тип., 1831-1834. Кн. 1: 1831. [6], 174, [2] с. Кн. 2: 1831. 180 с. Кн. 3: 1832. [4], 280 с. Кн. 4: 1834. 212 с.

68. Снегирев 1848 - Снегирев И.М. Русские народные пословицы и притчи: - Москва: Университетская типография, 1848. - 550 с.

69. Соболев 1983 - Соболев А.И. Русские пословицы и поговорки: Сов. Россия, 1983. - 301 с.

70. Успенский 1996 - Успенский Б.А. Избранные труды, том I. Семиотика истории. Семиотика культуры, 2-е изд., испр. и доп. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - 608 с.

71. Успенский 1998 - Успенский Б.А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). - М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. - 680 с.

72. Успенский 2000 - Успенский Б.А. Царь и император: Помазание на царство и семантика монарших титулов. - М.: Языки русской культуры, 2000. - 144 с.

Фирсов, Киселева 1992 - Фирсов Б.М., Киселева И.Г. Структуры повседневной жизни русских крестьян

---

[i] Сошка – подпорка, подставка. Мелкая сошка - мелкопоместные, бедные дворяне, или мелкие чиновники, маломочные купцы и пр.

[ii] У М.И. Снегирева: «Крепка рать воеводою. Сии начальники бывали или полковые или городовые. В тех городах, где стояли войска и откуда надлежало соединяться им с главной ратью, заведовали Воеводы и гражданскими делами; они также наименовались Наместниками. В некоторых городах находилось по два Наместника, например: в Новогороде в 1584 году. Но как по старой пословице, Два медведя в берлоге не уживаются: то и случались у них распри, что видно из самых дел» (1832: 104).

[iii] Добрый Пастырь – символическое именование и изображение Иисуса Христа, заимствованное из Ветхого Завета и повторённое Христом в Новом Завете в аллегорическом описании своей роли учителя.

[iv] «Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный»  (Иез. 34:12).

«Как пастырь Он будет пасти стадо Свое; агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей, и водить дойных»  (Ис. 40:11).

[v] «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.

А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их.

А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах.

Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня.

Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец.

Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь». (Евангелие от Иоанна 10: 11-16).

Также упоминается в притче о заблудшей овце у Луки (Лк. 15:3-7) и у Матфея (Мф. 18:12-14).

[vi] «Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы» - Руской земли без Игоря». – «Слово о Полку Игореве» (http://www.vehi.net/oldrussian/opolku.html).

[vii] «Солнце светится на небесе - Игорь князь в Руской земли»  – «Слово о Полку Игореве» (http://www.vehi.net/oldrussian/opolku.html).

[viii] Этот текст из «Слова о полку Игореве» – «Слово о Полку Игореве» (http://www.vehi.net/oldrussian/opolku.html) вошел в пословичный язык: «В чернилах крещен, в гербовой бумаге повит, концом пера вскормлен». Также вошло в паремии: «Под трубами повиты, под шеломом взлелеяны, концом копия воскормлены».

[ix] Староста – «в России XVI-XX вв. выборное должностное лицо для руководства небольшими административно-территориальными единицами и общественными коллективами (http://dic.academic.ru/dic.nsf/ushakov/1041766).

[x] Голова – «название военных и административных должностей местных органов власти в России XVI-XX вв. Административно-финансовые должности: житничный голова (сбор хлеба на жалованье ратным людям); объезжий голова (следил за правопорядком в городе); письменный голова (помощник воеводы в Астрахани и городах Сибири, позже ведал канцелярией); соляной голова (руководил казенной добычей соли); таможенные и кабацкие головы ведали сбором пошлин. Должности голов существовали до начала 18 века. По Жалованной грамоте городам (1785) в России появилась должность городского головы. В XVII - начале XX века головами называли ряд выборных городских и сословных должностей (городской голова, волостной голова, ремесленный голова). Встарь бывали головы: стрелецкие, обозные, таможенные, письменные, соляные и пр. Стрелецкий (или -кая) голова был в чине полковника. Ныне (в Толковом словаре Даля) головой зовется старший местный начальник, по выборам, у купцов или граждан и у податных состояний. Городской голова, председатель городской думы. Ремесленный голова, председатель ремесленной управы. Волостной голова, управляющий волостью» (http://dic.academic.ru/dic.nsf/politology).

[xi] Целовальник – «должностное лицо в XV-XVIII вв. Отвечал за исправное поступление денежных доходов, участвовал в судебном и полицейском надзоре за населением. Избирался из посадских людей или черносошных крестьян, вступая в должность, целовальник давал клятву (целовал крест, отсюда название). После 1754 сохранились только кабацкие целовальники. По традиции во 2-й половине XIX - начале XX вв. целовальниками называли продавцов в казённых винных лавках» (http://dic.academic.ru/dic.nsf/russian_history).

[xii] Письмо 15 июля 1847 года. (http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_0040.shtml).

[xiii] Перелицовка с пословицы «Лошадь любит овес, земля – навоз, а воевода привоз».

[xiv]  Новина – здесь хлеб нового урожая.

[xv] Мерлушка – (от слова «мереть», шкурка палой овцы) шкурка с ягненка грубошерстной породы овец (за исключением смушковых и метисов) в возрасте до 2 недель. Характеризуется густым волосяным покровом с крупными завитками. Изготовляют воротники, шапки, шубы и т. п.

[xvi] Опушка – меховая обшивка по краям одежды.

[xvii]  Сотский – низший чин в полиции.

[xviii] Ведро, архан. ведрие, ведренье ср. краснопогодье; ясная, тихая, сухая и вообще хорошая погода; противоп. ненастье. «Не все ненастье, будет и ведро».

[xix] Не в смысле бессовестный наглый человек. В России до 1917 года – название крестьянина или простолюдина: Хам, хаму(ы)га, хамовщина, хамово колено, отродье – бранное прозвище лакеев, холопов или слуг; крепостной. Хамство, хамовщина – лакейщина. «Из хама не будет пана». Хамоватый человек, холоповатый. «Все холопство собралось (лакейство)».

Хам – сын Ноя. Хам был проклят Ноем за то, что насмеялся над наготой отца, и обречен на рабство.

В Толковом словаре Ушакова: «В языке дворян: человек, принадлежащий к низшим классам и лишенный потому всякого человеческого достоинства (презрит, дорев.). «Он там дворовых людей по-французски учить выдумал! Это, дескать, ему полезно! Хаму-то, слуге-то!» Достоевский».

[xx] Н.В. Гоголь «Мертвые души»  (http://www.klassika.ru/read.html?proza/gogol/dushi.txt&page=18).

[xxi] Исторически пряник – «символ праздника, поскольку его ингредиенты не относились к дешёвым и повседневным. Первые пряники на Руси назывались «медовым хлебом» и появились ещё около IX века, они представляли собой смесь ржаной муки с медом и ягодным соком, причём мед в них составлял почти половину от всех других ингредиентов. Позже в «медовый хлеб» стали добавлять лесные травы и коренья, а в XII-XIII веках, когда на Руси начали появляться экзотические пряности, привезённые из Индии и с Ближнего Востока, пряник получил своё название и практически окончательно оформился в то лакомство, которое известно нам. Вкусовое разнообразие русских пряников зависело от теста и, конечно, от пряностей и добавок, называвшихся в старину «сухими духами», среди которых наиболее популярными были чёрный перец, итальянский укроп, померанцевая корка (горький апельсин), лимон, мята, кориандр, ваниль, имбирь, кардамон, корица, анис, бадьян, тмин, мускат, гвоздика» (http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/174659).

[xxii] Закал – непропеченное, сырое, обычно в виде потемневшего, вязкого и уплотненного теста

[xxiii] Бархатник – тот, кто одевается пышно, нарядно; человек, принадлежащий к привилегированным сословиям, аристократ; кто в шелка одевается, дворянин.

[xxiv] Также и лапотник.

[xxv] Иносказательно – уж кланяться, так высшему. В романе Ф.М. Достоевского «Бесы» можно найти эту пословицу в переработанном виде: «Лучше, думаю, я уж сапогу поклонюсь, а не лаптю».

[xxvi] «Как сословная категория, однодворцы сформировались уже к началу XVIII века. До правления Петра I они платили подворовый налог (1679-1681 гг.), а уже Пётр I ввёл подушную подать и четырёхгривенный оброк с теми же нормами, что и для государственных крестьян. Пограничную службу однодворцы были обязаны нести в течение 15 лет. Таким образом, служили они как дворяне, а налоги платили как крестьяне (дворяне не платили налоги). Подобно дворянам, однодворцы могли владеть землёй (крестьянам, за исключением отдельных северорусских местностей и Смоленска, это не разрешалось). За службу правительство выделяло однодворцам небольшие земельные участки в несколько десятков га и одну семью (двор) крепостных крестьян для его обработки. Отсюда и название — помещики, которое позднее осталось только за дворянами-вотчинниками.

Фактически однодворцы занимали промежуточное положение между помещиками и крестьянами, но не слились ни с теми, ни с другими, чем и обусловилось своеобразие культурно-бытового типа однодворцев. Сами себя однодворцы нередко называли «лапотными дворянами» (http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/).

[xxvii] «Самой дорогой и модной вещью в костюме допетровского времени была пуговица. Пуговицы были тогда крупные, выпуклые, рельефные. Они изготовлялись из золота, серебра, хрусталя, меди, дерева, обтягивались тканью или обвивались канителью. В старину они так ценились, что каждая пуговица имела свое название. Подчас пуговицы стоили дороже самого платья.

XVIII век называли золотым веком пуговиц. Их изготовляли из серебра, золота, олова, стали латуни, стекла, рога, слоновой кости, перламутра, панциря черепахи, эмали и дерева.

Долгое время пуговица служила декоративным украшением. Форма, размер, украшение пуговиц и их количество на одежде говорили о богатстве человека и его социальном положении. Некоторые предметы одежды зачастую имели более ста пуговиц. Шуба могла стоить дешевле имеющихся на ней пуговиц. В XIX веке на смену декоративной на первый план выходит информативная роль пуговиц. Пуговица используется как знак принадлежности к определенной группе, профессии, роду войск и т. д. (служебные мундиры, ливреи и т. п.)» (Короткова 2008).

[xxviii] «На миру и смерть красна»

[xxix] Волостель - (старинное) властитель, заведующий областью, правительственное лицо, начальник, волостелин, волостной голова.

 

Ольга Михайловна Аничкова, младший научный сотрудник Учебно-научного центра социальной антропологии РГГУ, Москва, Россия, ljhex6@gmail.com