Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-90011 «Междисциплинарная рецепция творчества Ф.М. Достоевского во Франции 1968-2018 годов: филология, философия, психоанализ».

           

        Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» впервые вышел во Франции в переводе В. Дерели в 1887 г. с предисловием Э.-М. де Вогюэ. Авторитет Вогюэ как знатока русской литературы и его первоначальная, в большей степени негативная трактовка романа, предопределила его противоречивое восприятие французскими писателями, а также литературоведческой и философской мыслью в XX веке. Вогюэ не рекомендовал роман образованной читательской публике, которую «быстро утомят эти странные и непонятные интриги, не имеющие между собой видимой связи», — но при этом он утверждал, что «не найдется более увлекательного чтения для врача, психолога или философа» и что подлинный интерес роман вызовет лет через пятьдесят, когда с развитием науки о человеке из общеупотребительных словарей придется убрать много старых слов, «слишком узкие значения которых не отвечают больше состоянию нашего знания, — и в первую очередь слова безумный, безумие», каковыми, по его мнению, современный французский читатель будет характеризовать персонажей и события, наполняющие этот роман [Vogué 1887]. Но роман вызвал интерес таких тонких знатоков и ценителей литературы как А. Жид, П. Клодель, А. Сюарес, М. Пруст, А. Мальро. Помимо восхищения, вызванного произведением русского автора, роман привлек внимание именно своей «нерациональной» композицией, столь несвойственной ясному картезианскому духу, «нелогичностью» персонажей, силой и глубиной отдельных сцен, новизной описаний, незабываемыми словами, христоподобием и амбивалентностью образа князя Мышкина [Волчек 2018: 84-94]. Рецепция французских писателей ХХ века во многом определила основные направления литературной критики и философского прочтения романа.

 

         В 1930 г. роман заново перевел А. Муссе; впоследствии перевод этот вошел в издание произведений Достоевского в престижной серии «Библиотека Плеяды» (1953) и выдержал многочисленные переиздания. В 1977 г. роман вновь перевел известный французский славист П. Паскаль, настаивая на «точности» своего перевода, а в 1993 г. А. Маркович в новом, новаторском переводе романа попытался воспроизвести язык и ритм прозы Достоевского. В дальнейшем авторы научных, критических и философских работ ссылаются на эти три перевода.

 

        В критической и научной франкоязычной литературе роману Достоевского посвящено несколько отдельных работ. Наибольший интерес представляет книга известного французского компаративиста и литературного критика Ф. Шардена «Роман светотени. “Идиот” Достоевского» [Chardin 1976], где представлен подробный анализ композиции романа и его персонажей во взаимодействии друг с другом. В структуре текста , который по мнению многих критиков считался запутанным и неровно написанным, автор выделяет три больших части, сравнивая их с театральным действом: первый период заканчивается сценой в доме Настасьи Филипповны, т. е. развязкой трагедии, которая вызревает еще до начала повествования; второй начинается с возвращения Мышкина в Петербург и отмечен столкновением князя, Рогожина, Настасьи Филипповны и Аглаи; третий период начинается с приготовлений к свадьбе князя и Настасьи Филипповны и заканчивается убийством последней. «Каждая из этих трех частей представляет собой убедительное логическое и хронологическое единство, и все они соединяются между собой многочисленными параллелизмами» [Chardin 1976: 7], под которыми Шарден понимает фазы равновесия и сцены со скандалом. Выстраивая детальную схему взаимодействия персонажей согласно их социальной иерархии и принадлежности к «семействам» (familles) и «компаниям» (bandes), он не находит фиксированного места для князя Мышкина и условно помещает его в центр своей многоступенчатой классификации как персонажа, который находится также и в центре интриги романа. Заметим, что на центральное положение Мышкина в системе образов романа указывал еще Н. А. Бердяев в книге «Миросозерцание Достоевского», которая вышла в переводе на французский язык в 1923 г. и существенным образом повлияла на восприятие романа, в частности на работу французского историка, католического писателя и литературного критика Ж. Мадоля «Христианство Достоевского» [Madaule 1939: 41-52]. В более поздней статье Мадоль замечает, что, возможно, именно в «Идиоте» Достоевский наилучшим образом показал все то, чем Россия могла быть обязана загранице. По его мнению, поражение Мышкина по-своему демонстрирует, что час диалога России с Европой еще не пробил [Madaule 1956: 8-20].

 

        Известный знаток России, историк, литературовед и переводчик П. Паскаль в обстоятельной монографии о жизни и творчестве Достоевского[Pascal 1970; Фокин 2016] посвящает несколько страниц генезису романа и его рецепции современниками и делает вывод о том, что в «Идиоте» писатель «формально объявлял войну нигилизму, западничеству и даже либерализму — словом, тому, что именуется прогрессом». Но Достоевский не был понят современниками еще и потому, что «в большей степени, чем “Преступление и наказание”, “Идиот” был выражением религиозных размышлений. Ничто не было столь чуждо тогдашнему вкусу» [Pascal 1970: 180]. Ранее в предисловии к изданию романа в «Библиотеке Плеяды» Паскаль, вслед за итальянским теологом и философом Р. Гвардини, интерпретировал фигуру Мышкина как символ Христа или, точнее, образ аналогичный Христу [Pascal 1953: XIV].

           

       С такой трактовкой не соглашается другой специалист по истории России, историк и политолог А. Безансон в предисловии к переизданию романа в переводе А. Муссе, находя ее весьма опасной, поскольку именно отождествление князя с Христом легло в основу «невыносимой экранизации с пушком на подбородке, приоткрытым ртом, голубыми глазами и глубоким взглядом» [Besançon 1972: 20]: уточним, что эта скрытая критика фильма Ж. Лампена «Идиот» (1946) с Ж. Филиппом в главной роли, продиктована не столько ответственной позицией литературоведа, сколько идеологемами записного русофоба [Nivat 1982 : 203-208] заметим также, что к этому образу прибегнул впоследствии П.П. Пазолини в фильме «Теорема» (1968). Тем не менее, по мысли Безансона, способность видеть всё зло и ужасы этого мира ставит Достоевского в один ряд с его великим современником Ш. Бодлером. Рассуждая о стиле романа, который вызывал неоднозначные оценки, Безансон прибегает к оригинальной метафоре, сравнивая его с тягучей черной раскаленной лавой, которая медленно растекается, покрывая всё на своем пути. Он подчеркивает, что язык персонажей Достоевского — местами путанный, раболепный — это язык мелкого петербургского чиновничества, что, с нашей точки зрения, не вполне соответствует действительности. Так или иначе, именно неровностью стиля Достоевского Безансон объясняет проблематичность рецепции перевода Муссе, который не был воспринят в 30-40-е годы, когда в то время, когда в литературной Франции была принята высокая планка эстетического вкуса [Besançon 1972: 13].

           

       Известный исследователь творчества Достоевского Ж. Катто в монографии, посвященной творческому процессу писателя, выделяет главу «Хронология и темпоральность» в «Идиоте» [Catteau 1978: 435-454], где, вдохновляясь замечанием Поля Клоделя, что «двести первых страниц “Идиота” — это подлинный шедевр композиции, напоминающий крещендо Бетховена», анализирует динамику повествования в романе, обнаруживает параллелизм первой и второй частей, с одной стороны, и третьей и четвертой, с другой, утверждая, что ритм этих двух ансамблей открывается чистым крещендо (один день для первой части, две ночи для третьей) и развивается по восходящей спирали, завершаясь «катастрофой и драмой» [Catteau 1978: 455].

           

       Теме денег в творчестве Достоевского во французском литературоведении посвящено два исследования. С. Олливье отмечает, что роман «Идиот» является в этом отношении показательным, поскольку изображаемое в нем общество заражено вирусом капиталистического стяжательства. Этому обществу Достоевский противопоставил персонаж князя Мышкина, человека положительного, святого, который не испытывает необходимости в деньгах. Внезапно разбогатев, он не стремится использовать власть денег, но явившись в мир, который ими одержим, он оказывается бессильным спасти кого бы то ни было, он лишь несет свет, который гаснет сам собой. [Ollivier 1971: 81]. Тему денег продолжает К. Хаддад, проводя при этом параллель между Настасьей Филипповной и Эстер из романа Бальзака «Блеск и нищета куртизанок» — обе женщины становятся предметом торгов, — но при этом Хаддад подчеркивает экстраординарность жеста Настасьи Филипповны, отказавшейся от рогожинской «пачки» в сто тысяч рублей [Haddad 2014:235-238].

 

       В более ранней работе К. Хаддад, развивая замечание, высказанное ранее Дж. Франком, проводит параллель между финальными сценами романов «Идиот» и «Госпожа Бовари», концентрируя внимание на описании дорогого белого подвенечного платья героинь Достоевского и Флобера на смертном одре [Haddad 2004]. Отсылка к роману «Госпожа Бовари», последней книге, которую Настасья Филипповна читала перед смертью и, не закончив, оставила раскрытой на одной из страниц, также может служить одним из интертекстуальных ключей к роману [Гальцова 2016, 2017]. Брак — реальный или возможный — обрекает героинь Достоевского и Флобера на смерть: мечтательные женщины, любительницы романов, умирают от своих романтических грез, с которыми в романе «Идиот», по предположению исследовательницы, возможно, расстается и сам Достоевский.

           

        Другой известный французский компаративист М. Кадо в своей книге о Достоевском посвятил роману «Идиот» главу «Две любви Мышкина» [Cadot 2001: 83-104], где подчеркивает, что образ Настасьи Филипповны является «одним из самых сильных созданий в художественном мире Достоевского» [Cadot 2001: 85]. Эту мысль Кадо высказывал ранее в предисловии к переизданию романа в переводе П. Паскаля [Cadot 1983], отмечая его точность по сравнению с другими. Предлагая свою трактовку образа Мышкина, Кадо подчеркивает его евангелические качества, такие как невинность и чистосердечие, позволяющие проводить аналогию с Христом, но приходит к выводу, что князь все же не Христос, ибо ему предписано поражение, а не слава Воскресения. Идиот Достоевского такой же лишний человек, как и Обломов Гончарова, поскольку «он представляет деградирующий класс, и его идеализм не в состоянии восстановить ход истории, равно как и обеспечить успех своих действий в отношении тех, кто находится с ним рядом» [Cadot 1983: 37]

   

      Отдельную монографию «“Идиот” Достоевского» [Thélot 2008] в научно-популярной серии издательства «Галлимар» роману посвятил Ж. Тело, специалист по классической и новейшей французской поэзии, истории и философии фотографии, феноменологии восприятия. Компилятивный характер этой работы обусловлен самим форматом серии, предполагающим, помимо систематического объяснения литературного текста, составление специального педагогического «досье», включающего хронологию жизни писателя, перечень основных персонажей, элементы генезиса замысла, литературные и библейские прообразы главного героя, а также небольшую антологию откликов на роман современников Достоевского (А. Н. Майков, Н. Н. Страхов), которая дополняется отрывками из классических критических исследований (Ж. Катто, К. В. Мочульский, Вяч. Иванов, Л. Шестов, Р. Гвардини и др.). Несмотря на дидактическую направленность книги, автору удается определить ряд оригинальных семантических узлов, способных открыть новые смысловые перспективы в критическом прочтении «Идиота». Одна из центральных идей Тело, обеспечивающая цельность всей картины прочтения, заключается в том положении, что «Идиот» следует определять не столько как «роман-тайну», сколько как авторский стилистический эксперимент, нацеленный на движение к «невозможной, но искомой искренности». По мысли исследователя, это подтверждается «великолепным символом в самом начале романа: символом каллиграфии» [Thélot 2008:136]. Рассуждение Мышкина о каллиграфии словно бы предвосхищает различные модели письма, к которым будет прибегать писатель в романе, устремляясь к недостижимому идеалу полной откровенности, значимому если не для автора, то для главного героя.

        Одну из самых оригинальных концепций Идиота Достоевского предлагает философ Ж. Делёз в одной из своих последних книг, написанной в соавторстве с психоаналитиком Ф. Гваттари «Что такое философия?» (1991) возводя его в ранг концептуального персонажа. Концептуальный персонаж, по Делёзу и Гваттари, – это предпосылка мышления, он позволяет творить концепты и намечать образ мысли. Идиот – это не больное сознание, напротив, это сколок декартовского «я мыслю»: «Идиот — это частный мыслитель, противостоящий публичному профессору (схоласту): профессор все время ссылается на школьные концепты (человек — разумное животное), частный же мыслитель формирует концепт из врожденных сил, которыми по праву обладает каждый сам по себе (я мыслю) [Делёз, Гваттари 2009: 81-82].

 

         Следует подчеркнуть, , что в XXI веке интерес к роману смещается в сторону компаративных исследований, философии и психоанализа. Князь Мышкин, как архетипическая фигура «идиота», совмещающая в себе невинность младенца и мудрость философа, становится проводником в обширном компаративном исследовании В. Дезульер, посвященном «дару идиотии» [Deshoulière 2003] как связующему звену между различными образами идиота, от мистических текстов IV в. до современного романа и кинематографа.

          Смерть Настасьи Филипповны, неразрывно связанная с центральными темами зла, вины и преступления, являющимися сквозными для всего творчества Достоевского, нашла отражение в философских работах, посвященных творчеству писателя. Б. Брин, рассматривая тему вины и ее признания, утверждает, что именно осознание своей вины, которое доставляет столько страданий Настасье Филипповне, и невозможность или нежелание признаться в ней даже себе самой, толкает ее на бегство с Рогожиным с тем, чтобы заставить его мучиться и испытывать унижение, которое она сама претерпела. Таким образом, пара Рогожин — Настасья Филипповна наглядно показывает, «куда может привести слепота и упорство дурной воли: они уничтожат друг друга, а смерть Настасьи Филипповны от руки Рогожина повлечет за собой и гибель князя» [Breen 2004: 22-23].

 

        Христоподобие Мышкина оказывается в центре внимания известного французского литературоведа и историка идей болгарского происхождения Ц. Тодорова [Todorov 2007:321-355]. Подчеркивая, что Мышкин является современным эквивалентом Христа, идеала той красоты, которая спасет мир, герой Достоевского, тем не менее терпит поражение и становится, по мнению исследователя, косвенной причиной преступления, которым завершается роман, — убийства Настасьи Филипповны Рогожиным. Причину этого поражения Тодоров объясняет тем, что слияние с Христом не предназначено для этого мира, населенного обычными людьми, оно может реализоваться лишь в «конце времен», поэтому жизнь Мышкина, как и всякого человека, останавливается в «Страстную пятницу».

 

        Другое объяснение провала спасительной миссии Мышкина предлагает М. Ельчанинов в своем прочтении романа «Идиот» сквозь феномен телесности [Eltchaninoff 2013 :149-200]. Рассматривая место болезни князя в феноменологии и поэтическом искусстве Достоевского, он считает ее главной сюжетной составляющей романа и объясняет «поражение» Мышкина через концепцию болезни как формы сознания. По мысли автора, в Мышкине нет ничего здорового, что могло бы компенсировать патологические симптомы: «…все его сознание — перцептивное, телесное, речевое, социальное, сексуальное, этическое и т. д. — является больным» [Eltchaninoff 2013 :177]. Радикальность болезни Мышкина заключена в его экстатической открытости — другому, миру, прошлому и будущему, — а такое поведение приводит к полной утрате силы, которая позволяла бы оказывать сопротивление или властвовать над другим.

 

        Другой современный философ М. Терещенко объясняет загадку князя Мышкина — «положительно прекрасного человека», родственного Христу и являющегося полным отрицанием Homo oeconomicus, — чужеродностью обществу, в которое он попал между двумя периодами «отсутствия» (пребывание в клинике в Швейцарии до и после романного действия). Невинность и простодушие князя, его «неуместность» в данном социуме предопределяют его главное качество, каким бы парадоксальным оно ни казалось, а именно — «идиотию», природу которой, будь то моральная добродетель, высшая благодать или своеобразная черта характера, роман так и не раскрывает [Terestchenko 2013: 313]. С одной стороны, Мышкин лишен честолюбия и обладает природной невинностью, которой Руссо наделяет своего Эмиля, с другой — он «захвачен этой “любовью к самому себе”, которая у Руссо является почти что божественным опытом жизни <…>» [Terestchenko 2013: 325]. Для Мышкина таким высшим опытом является эпилепсия, болезнь, которая, не будучи воспринята как только лишь патология, дает через вспышки просветления почти что «мистическое» ощущение жизни как некоей гармонии.

 

        Наконец, в одной из самых оригинальных из новейших трактовок образа князя Мышкина, представленной в монографии современного французского философа Р. Бреёра, справедливо обращается внимание на то, что исключительное своеобразие «идиота» определяется, среди прочего тем, что у него нет «двойника»: «Идиот настолько прост и уникален, что ничто не может его определить, кроме него самого» [Breeur 2018:15]. Отталкиваясь от эссе В. Беньямина «”Идиот” Достоевского» (1918), современный философ замечает, что Князь Мышкин источает определенный «порядок», «центром которого является его одиночество».

 

        В заключение необходимо отметить книгу франкоязычного психоаналитика бразильского происхождения Э. О’Дуайера де Маседо [O’Dwyer de Macedo 2015], в которой автор в ходе пристального прочтения отдельных эпизодов произведений Достоевского, в частности монологов и диалогов персонажей, их речей, мыслей, реакций друг на друга и общего отношения к жизни, открывает невероятно богатые возможности развивать и иллюстрировать свои идеи относительно клиники травмы и безумия, а также давать точные указания относительно работы аналитика и направления лечения. В прочтении д О’Дуайера де Маседо отличительной чертой князя Мышкина является отсутствие честолюбия. Именно это отсутствие ловушек Я и позволяет ему столь хорошо идентифицироваться с другим вне всякого оценочного суждения. Мышкин является проводником желания неизведанного. «Его интерес и удовольствие к смерти, жестокости, страданию и болезни вовсе не сводится к их нездоровым аспектам; он позволяет своим слушателям и читателям на какое-то время принять в свое психическое пространство еще неизведанные аффекты и чувства» [O’Dwyer de Macedo 2015: 180]. Другой характеристикой князя Мышкина является то, что он вводит других в язык, открывает им важность слова, открывает что значит говорить. В клинической практике это позволяет угадать трансфер. Настасьи Филипповна, благодаря своему опустошенному миру и миру, который она опустошает, дает понять клиницисту, что такое травма, и что ни при каких обстоятельствах не может ей помочь избавиться от нарциссической эмблемы, каковой она для нее стала.

 

        Таким образом, этот обзор рецепции персонажа Идиота во французских гуманитарных науках, который никоим образом не претендует на исчерпывающий характер, наглядно обнаруживает, что литературный тип, созданный русским писателем, оказался необычайно востребован в новейшей французской мысли, своеобразно преломляясь в интерпретациях, построенных в рамках различных университетских дисциплин – от компаративистики до философии, от политологии до психоанализа. Очевидно, что подобная гамма толкований определяет именно междисциплинарный характер персонажа Идиота, который превращается в нечто вроде кочующего литературного типа, наподобие Фауста или Дон Жуана, приобретающего определенную независимость от своего первосоздателя.  

 

Литература:

 

Волчек 2018 – Волчек О.Е. Роман Ф.М. Достоевского «Идиот» в рецепции французских писателей ХХ века // Романский коллегиум: междисциплинарный сборник научных статей. Вып. 9 / под ред. С.Л. Фокина, Е.Е. Верезубовой. СПб.: Изд-во СПбГЭУ, 2018. С. 84-94.

Гальцова 2016 –Гальцова Е.Д. О переводе «французского характера в русские буквы»: флоберовские мотивы в творчестве Достоевского// Романский коллегиум. Выпуск 6, посвященный памяти И. В. Лукьянец. Французские пассажи Ф. М. Достоевского / Под ред. С. Л. Фокина. – СПб.: Изд-во СПбГЭУ, 2014. С. 98-109.

Гальцова 2017 – Гальцова Е.Д. Достоевский и Флобер: к вопросу о границах сравнительного анализа творчества // Die Frau mit Eigenschaften. К 80-летию Нины Сергеевны Павловой. М.: РГГУ, 2015. С. 279-297

Делёз, Гваттари 2009 – Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия. Пер. с фр. и послесл. С. Зенкина. М.: Академический проект, 2009.

Фокин 2016 – Фокин С.Л. О Пьере Паскале и его «Достоевском»//Русская литература. 2016. №2. С. 211-222.

Besançon 1972 – Besançon A. Préface // Dostoïevski F. L’Idiot / Préface d’Alain Besançon. / Trad. et notes d’Albert Mousset. Paris: Gallimard, 1972. P.7-22.

Breen 2004 – Breen B. Dostoïevski. Dire la faute. Paris: Michalon, 2004.

Breeur 2018 – Breeur R. Autour de la bêtise. Paris: Classiques Garnier, 2018.

Cadot 1983 – Cadot M. // Dostoïevski F. L’Idiot / Trad. Par Pierre Pascal ; préface, chronologie, bibliographie et notes par Michel Cadot. Paris: Flammarion, 1983. Р. 5-40.

Cadot 2001– Cadot M. Dostoïevski d’un siècle à l’autre ou la Russie entre Orient et Occident. Paris: Maisonneuve et Larose, 2001.

Catteau 1978 – Catteau J. La création littéraire chez Dostoïevski. Ins Paris: titut d’études slaves, 1978.

Chardin 1976 – Chardin Ph. Un roman du clair-obscure. «L’Idiot» de Dostoïevski: avec un résumé analytique et un index des personnages. Paris: Lettres modernes, 1976.

Deshoulière 2003 – Deshoulière V. Le don d’idiotie entre éthique et secret depuis Dostoïevski. La responsabilité silencieuse. Paris: L’Harmattan, 2003.

Eltchaninoff 2013 – Eltchaninoff M. Dostoïevski. Le roman du corps. Grenoble: Million, 2013.

Haddad 2014 – Haddad K. «La liasse manquante» / La littérature au prisme de l’économie. Argent et roman en France au XIX siècle. Paris: Classiques Garnier, 2014. P. 235-245.

Haddad-Wotling 2004– Haddad-Wotling K. «Une riche robe de soie blanche»: «Madame Bovary» dans «L’Idiot» de Dostoïevski // Revue de littérature comparée. 2004/3. № 311. P. 301—310.

Madaule 1956 – Madaule J. La Russie et l’Europe dans l’œuvre de Dostoïevski // Europe. 1956. № 131-132. P. 8-20.

Madaule  1939 – Madaule J. Le christianisme de Dostoïevski. Paris: Bloud&Gay, 1939.

O’Dwyer de Macedo 2015 – O’Dwyer de Macedo H. La clinique de Dostoïevski ou les enseignements de la folie. Nantes :Éditions nouvelles Cécilе Defaut, 2015.

Nivat 1982 –Nivat G. Vers la fin du mythe russe. Essais sur la culture russe de Gogol à nos jours. Lausanne : L’Age de l’homme, 1982.

Ollivier – 1971 Ollivier S. L’argent chez Dostoïevski // Europe. Revue littéraire mensuelle, 1971. № 510. P. 70-83. 

Pascal 1979 – Pascal P. Dostoïevski. L’homme et l’œuvre. L’Age d’Homme, Lausanne, 1970.

Pascal 1953 – Pascal P. Introduction // Dostoïevski F. L’Idiot; Les сarnets de l’Idiot; Humiliés et offensés / Trad. du russe par S. Luneau, A. Mousset et B. de Schlœzer. Édition et introduction de P. Pascal. Paris: Gallimard, 1953.

Terestchenko 2013 – Terestchenko M. La littérature et le bien (II). Le prince Mychkine, l’homme parfaitement beau // Revue du MAUSS. 2013/1. № 41. Р. 312-325.

Thélot 2008 – Thélot J. «L’Idiot» de Dostoïevski. Gallimard, Paris, 2008.

Todorov 2007 – Todorov T. «La beauté sauvera le monde» // Études théologiques et religieuses. 2007. T. 82. № 3. P. 321-335.

Vogué 1887 – Vogué E.-M. de. Avertissement // Dоstоïevsky Th. L’Idiot. Paris, 1887. T. 1. Traduit du russe par Victor Derély. P. I-ХI.

Сведения об авторе:

Ольга Евгеньевна Волчек, Санкт-Петербург, ovoltchek@hotmail.fr