29-03-2024
[ архив новостей ]

Секция № 1. Традиция изучения и издания текстов

  • Автор : Н.А. Демичева, Е.А. Андреева, А.С. Алексеева, Е.Г. Малюта, С.А. Дулова, С.А. Харламова, Е.В. Кузнецова, Е.А. Беликова, А.В. Филатов, А.В. Бурмистрова, Ливей Су, Д.Ю. Сырысева
  • Количество просмотров : 492



Н.А. Демичева (г. Москва)


Подход Отдела древнеславянских литератур ИМЛИ РАН 

к изучению древнерусских рукописных сборников: 

историография и методология


Ключевые слова: древнерусские рукописные повествовательные сборники XV – начала XVIII вв., типология, поэтика.


Одной из важнейших проблем изучения древнерусской литературы является исследование рукописного сборника как ведущей формы бытования древнерусской словесности. Д.С. Лихачев акцентировал внимание на специфике сборника как объединяющего жанра, необходимости рассматривать составляющие его произведения в контексте их «текстологического окружения» [4, с. 59–62; 5, с. 241–258]. Большое значение при разработке данной темы имеют работы В.П. Адриановой-Перетц, В.Н. Алексеева, Е.И. Дергачевой-Скоп, Р.П. Дмитриевой, И.М. Кудрявцева, О.П. Лихачевой, Я.С. Лурье, В.И. Малышева, Г.М. Прохорова, Н.Н. Розова, Л.С. Соболевой, О.В. Творогова, Т.В. Черторицкой.

Сотрудники Отдела древнеславянских литератур ИМЛИ РАН, продолжая данную научную традицию, рассматривают рукописные сборники как литературное целое, исследуют идейные, тематические и мотивные связи между составляющими их текстами [1; 2; 3; 6]. Особенностью их подхода является комплексное изучение рукописных сборников как литературного феномена с применением герменевтического, текстологического, историко-функционального и типологического методов; внимание к литературным интересам составителей сборников и конволютов, учет художественных признаков при классификации сборников (А.С. Деминым предлагается литературоведческая классификация, в рамках которой выделяются сборники с повторяющимися темами или мотивами, сборники с изобразительным содержанием, сборники с фразеологическими перекличками, сборники как литературные композиции); анализ произведения одновременно и в качестве художественной единицы, и в качестве компонента сборника. Данные методологические принципы реализуются, в частности, в коллективном труде отдела «Древнерусские рукописные повествовательные сборники XV – начала XVIII веков из фондов Российской государственной библиотеки: литературоведческие исследования и публикации».


Список литературы:


1. Демин А.С. Композиция и изобразительные мотивы древнерусского пергаментного сборника конца XIV – начала XVI вв. // Литературный факт. 2019. № 2 (12). С. 225–233.

2. Демин А.С. Три рукописных Троицких сборника ХV –ХVІ вв. о книжниках и невеждах // Studia Litterarum. 2019. Т. 4. № 3. С. 370–381.

3. Исаханян А.Э. Старопечатный Соборник 1647 года как литературное целое: дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01. Москва, 2020. 158 с.

4. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979. 360 с. 

5. Лихачев Д.С. Текстология (на материале русской литературы X–XVII вв.). СПб.: Алетейя, 2001. 759 с.

6. Туфанова О.А. Структурно-тематическое своеобразие рукописного сборника повестей из собрания по временному каталогу МДА // Аксиологическое пространство русской словесности: традиции и перспективы изучения / сост. М.В. Михайлова. М.: Изд. центр МГИК, 2019. С. 262–271.


Демичева Наталья Алексеевна, к.ф.н., старший научный сотрудник Отдела древнеславянских литератур ИМЛИ РАН

 


Е.А. Андреева (г. Москва)


Неожиданные интерпретации некоторых известных сюжетов (на материале Устюжской летописи)


 Ключевые слова: Устюжская летопись, сюжет, интерпретация, Михаил Тверской.


Основными особенностями Устюжского летописного свода, созданного в начале XVI в. на севере Руси, можно считать следующие: 1) предельная краткость и лаконизм повествования (в описании событий до конца XIVв.); 2) особый подход к отбору материала, когда наряду с общерусскими событиями особое внимание уделяется местным; 3) наличие хронологических сбоев, исторических ошибок и неточностей; 4) нетипичная трактовка общеизвестных сюжетов.

Убедимся в этом на примере нескольких погодных записей. Летописная статья о походе князя Игоря Новгород-Северского на половцев в 1185 г. – краткая по объему, но отличающаяся по стилю от основного корпуса текстов. В ее основе не типичные для воинской повести структура и язык, но прямая речь участников похода, объясняющих его смысл. Результат похода становится важнее происходящего, так как цель составителей –показать, к чему приводят стремление к добыче и желание добыть «славы во веки» [1, с. 15]. Поход князя Игоря оборачивается поражением, бесславием, судьба разбитого половцами войска остается долгое время неизвестной на Руси. 

Летописная статья о приходе ордынцев на Русь в центр внимания вместо эмоциональных и длинных перечислений разрушений и бедствий ставит одно событие – взятие Владимира, отсюда неверная датировка. Внимание составителей привлекают результаты взятия многих русских городов, но не противостояние русских татаро-монголам, характер подачи материала предельно краткий и отстраненный.

Зафиксированные в летописных сводах и ставшие материалом для житий известия о гибели русских князей в Орде в Устюжской летописи отражены не в полной мере, а те, что имеются – предельно краткие, лишенные подробностей. Единственным исключением является сообщение о гибели Михаила Ярославича Тверского в ставке хана Узбека. Вопреки сложившемуся представлению о князе-мученике, защитнике веры и отечества, несправедливо осужденном на смерть, составители Устюжской летописи создают образ князя, признающего свою вину перед ханом и справедливо наказанного: «Князь Юрья аз прогнал, и дщерь твою уморил, и посла твоего убил, и выходов мне не давать» [1, с. 17]. Такая версия событий, очевидно, могла появиться при стечении двух обстоятельств: к моменту создания летописи (первая редакция – начало XVI в.) еще не произошла официальная канонизация князя (1549 г.), однако хорошо известен факт, что в споре за великокняжеский престол и формирование нового центра русских земель победу одержали московские князья. Поэтому образ Юрия Московского лишен негативных характеристик.

Очевидно, что Устюжская летопись – компилятивный памятник, в котором большую роль играет литературное творчество составителей, имеющих свой подход к отбору материала и предлагающих часто неожиданный способ воспроизведения событий.


Список литературы:


1. Устюжские и Вологодские летописи XVI – XVIII вв. / ПСРЛ. М., 2013. Т. 37. 


Андреева Екатерина Александровна, к.ф.н., старший научный сотрудник Отдела древнеславянских литератур ИМЛИ РАН

 


А.С. Алексеева (г. Москва)


Текстологический комментарий к молитве архангела Михаила 

против вештицы в зетской рукописи


            Ключевые слова: Сисиниева легенда, южнославянские рукописи, славянская текстология, история сербского языка.


Один из двух вариантов Сисиниевой легенды – Михаил-тип – широко известен в южнославянской письменной традиции. Как следует из названия, сюжет сосредоточен вокруг борьбы архангела Михаила и демоницы (вештицы), которая пыталась навредить Богородице и собирается измучить детей и их матерей. Интересующая нас редакция Кат находится в рукописи, опубликованной в [4]. К сожалению, издатель не сообщает каких-либо данных об истории и месте нахождения рукописи, за исключением имени писца: «Ово пише своjом руком поп Никола Хаџин из Голубовца у Зети» [4, с. 158]. 

Особенный характер редакции становится виден уже в самом начале текста: вместе с вештицей архангела Михаила встречают вила и мора. Введение в сюжет новых демониц связано, как кажется, не только с их упоминанием в традиционном перечне имен в конце текста: эти существа, во-первых, хорошо знакомы южным славянам как самостоятельные фигуры, в то время как большинство онимов лишено культурной истории. Во-вторых, именно вила и мора по своей природе и функциям ближе всего находятся к главной демонице — вештице [5, 6]. 

В докладе предпринимается попытка, с одной стороны, рассмотреть редакцию на фоне корпуса известных списков молитвы, выявить ее положение и изменения, внесенные редактором в текст (подчеркнем, что в первую очередь Кат интересует нас именно как факт рукописной книжности). С другой стороны, привлекается практически синхронный словарный (два издания словаря Вука Караджича: [2, 3]) и этнографический материалы, которые позволяют предложить комментарий к отдельным чтениям в Кат. 


Список литературы:


1. Агапкина Т.А. Сисиниева молитва у южных славян  // Сисиниева легенда в фольклорных и рукописных традициях Ближнего Востока, Балкан и Восточной Европы. М., 2017. С. 373–506.

2. Караџић В. Српски рјечник, истолкован њемачким и латинским ријечма / скупио га и на свијет издао Вук Стефановић. У Бечу, 1818.

3. Караџић В. Српски рјечник: истумачен њемачкијем и латинскијем ријечима / скупио га и на свијет издао Вук Стеф. Караџић. У Бечу, 1852.

4. Катанић Т. Народно веровање (Volksaberglaube). Знание ѿъ рождена // Гласник Етнографског Музеjа у Београду. 1938. Књ. 13. С. 156–158.

5. Левкиевская Е.Е. Змора // Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 2 (Д (Давать) — К (Крошки)). М., 1999. С. 341–344.

6. Толстая С.М. Вила // Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 1 (А (Август) — Г (Гусь)). М., 1995. С. 369–371.


Алексеева Алина Сергеевна, магистр, младший научный сотрудник отдела древнерусского языка Института русского языка имени В.В. Виноградова РАН, аспирант отдела типологии и языкознания Института славяноведения РАН, преподаватель кафедры славянской филологии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета


 

Е.Г. Малюта (г. Москва)


К вопросу о косвенном влиянии стилистических образцов 

(на примере введения к легендам о князе Вячеславе Чешском)


Ключевые слова: латинская агиография, славянская агиография, кн. Вячеслав Чешский, легенда Гумпольда, легенда Никольского, компаративный метод. 


В представленном докладе изложен опыт систематизации частных наблюдений о композиции и стиле введения к замечательному памятнику славянской письменности, так называемой Легенде Никольского или Второй старославянской легенде о св. Вячеславе, позволяющий иллюстрировать важность применения компаративного метода для выявления опосредованного влияния стилистических образцов. 

Как показал краткий обзор источников, формирование корпуса сказаний вацлавского цикла имеет сложную историю текста, и славянский переводчик, значительно переработавший текст латинской легенды Гумпольда, мог располагать целым рядом памятников исторического, агиографического и даже гимнографического характера. В свою очередь, легенда Гумпольда, как показывают первые наблюдения, может носить выраженный стилистический характер латинской агиографической традиции: с определенными уточнениями можно говорить о хорошем знакомстве автора легенды Гумпольда с классическими образцами латинской агиографии. Следовательно, исторический контекст бытования памятников определенной традиции в среде создания изучаемого памятника в данном случае исключительно важен. 

Широкое применение компаративного метода позволяет обосновывать предположения о наличии влияния на указанные памятники сложившейся традиции латинской агиографической литературы. Проблема происхождения источников жанровых особенностей славянской агиографической литературы, таким образом, может быть поставлена более широко при условии аргументированных наблюдений опосредованного влияния косвенных источников на формирование национальной агиографии. Характер композиции и стиля введения сборника чудес в составе латинских легенд о св. Вячеславе Чешском, как то можно наблюдать на основании представленных в докладе примеров, позволяет предполагать, что данный сборник мог быть воспринят киевским книжником в качестве образца памятника агиографического жанра жития и сборника посмертных чудес латинской традиции. Следовательно, мысль проф. А.И. Соболевского о славянском переводчике как авторе и «легенды Никольского», и «Диалогов» Григория Великого, получает неожиданное развитие при определении сборника чудес в составе жития как цельного произведения определенного жанра, воспринятого, в том числе, и из латинской среды. 

Таким образом, в докладе представлен пример того, как широкое применение компаративного метода к источникам разных традиций может оказать существенную помощь, в данном случае, в изучении возможной композиционной и стилистической рецепции латинской традиции в славянской агиографии.


Малюта Евгений Григорьевич, магистр теологии, аспирант, младший научный сотрудник Отдела древнеславянских литератур ИМЛИ РАН



С.А. Дулова (г. Архангельск)


Сюжет о мезенских «робинзонах» 

(по материалам Государственного архива Архангельской области)*


*Исследование подготовлено при поддержке РНФ (проект №22-28-20412)


            Ключевые слова: структурирование сюжета, топос, мезенские «робинзоны», П.Л. Ле Руа, рукопись.


            Историческое описание плавания мезенцев на Шпицберген в 1743-1749 гг. хранится в Государственном архиве Архангельской области [1]. Данный документ редко становился объектом внимания исследователей [4]. Обращает на себя внимание факт сходства содержания рукописи из архива и сочинения Петра Людовика Ле Руа «Приключения четырех российских матросов к острову Шпицбергену бурей принесенных» [2]. 

            Рукопись состоит из 8 листов с оборотами, без каких-либо авторских подписей или пометок, не датировано. Оригинал рукописи находится на хранении в фонде №6 (опись №17, дело №1) ГААО. Переплет рукописи осуществлен сотрудниками архива. Само путешествие описано на 8 листах плотной бумаги желтого цвета с двух сторон; нумерация страниц указана как номер страницы и оборот номера страницы. Тип письма: скоропись. Геометрические формы полностью нарушены (графика букв – индивидуального исполнения), письмо слитное. Почерковедческое изыскание не проводилось.

            Комментаторы высказали противоречивые версии о происхождении сюжета. С одной стороны, рукопись представляет собой вольное переложение сюжета в сочинении Ле Руа. С другой стороны, высказано предположение о том, что статья была написана в 1846 г. для газеты «Архангельские губернские ведомости» [3]. 

            Формула сюжета «Исторического описания…» следующая. Исходная ситуация возникновения сюжета – отправление судна на промысел. Исходная ситуация привела к определенным последствиям: ветер отнес корабль к восточной стороне архипелага, где он оказался в ледяной тюрьме. Четверо промысловиков высадились на ледяной берег в поисках становища. Оставшиеся моряки погибли или пропали без вести. Следующим событийным топосом является выживание на острове; в процессе выживания мезенские робинзоны обустраивают жилище, изготавливают лампаду, оружие и одежду, делают заготовки дров и пропитания, открытия и находки на острове, сражаются с белыми медведями, охотятся. Существенным событием в структуре сюжета становится болезнь, подстерегающая каждого промысловика, – цинга. Один из мезенцев не справился с недугом и умер через пять лет мучений. Спасение мезенцев как событийный топос обусловлено пятимесячным плаванием на промысловом раскольничьем корабле с оплатой за перевозку. Результатом прохождения героев через событийные топосы стало благополучное возвращение домой. 

            Структурно-семантический анализ сюжета «Исторического описания путешествия на Шпицберген в 1743–1749 гг. четырех мезенских матросов: Алексея и Ивана Химковых, Степана Шарапова и Федора Виругина» показал, что рукопись сохраняет основную сюжетную схему оригинального источника – книги Ле Руа, но представляет события более детально, натуралистично.

 

Список литературы:


1. Историческое описание путешествия на Шпицберген в 1743–1749 гг. четырех мезенских матросов: Алексея и Ивана Хымковых, Степана Шарапова и Федора Выругина // ГААО. Ф. 6. Оп. 17. Д. 1. Л. 1–8 об.

2. Ле Руа П.Л. Приключения четырех российских матросов к острову Шпицбергену бурей принесенных. Изд. 4-е. М.: Мысль, 1975. 56 с.

3. Похождения Мезенских матрозов на острове Шпицберген // Архангельские губернские ведомости. Ч. неофиц. 1846. №46. С. 697–700; №47. С. 714–716.

4. Русская Арктика. Сборник документов / сост. В.И. Станулевич, С.О. Шаляпин. Архангельск, 2017. 216 с.


Дулова Светлана Алексеевна, аспирант кафедры литературы и русского языка Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова

 


С.А. Харламова (г. Москва)


Традиция переводов сочинений Плутарха с XVIII в.


Ключевые слова: Плутарх, переводы, М.Е. Грабарь-Пассек, С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров, Л.А. Фрейберг.


Плутарх, древнегреческий писатель, живший на рубеже I-II в. н.э., – один из тех античных авторов, чье наследие является одним из самых обширных, и потому даже на сегодняшний день оно нуждается в тщательном изучении. В выступлении на конференции «Научные школы ИМЛИ им. А.М. Горького» рассказывается о том, каким образом сочинения Плутарха стали впервые появляться в русском переводе, а также отмечается вклад, который внесли антиковеды Института Мировой литературы А.М. Горького как в изучение творчества Плутарха, так и в перевод его трудов.

Плутарх известен широкой публике прежде всего как автор «Сравнительных жизнеописаний», двадцати трех параллельных биографий известных греков и римлян. В то же время Плутарх является автором сборника сочинений, известного на русском языке как «Моралии», в него входят 78 сочинений, часть которых теперь относится к разделу spuria.  «Moralia» («Моралии») – это латинский перевод слова τὰ ἠθικά, которым озаглавил корпус сочинений Максим Плануд, византийский грамматик XIII–XIV вв., обнаружив, что первые сочинения этого каталога, который по своему содержанию крайне разнороден, нравственно-дидактические. 

На русском языке переводы Плутарха появляются впервые в XVIII в., хотя на Руси имя писателя могло быть известно уже с XII–XIII вв. – времени, когда перевели византийский гномологий «Пчела». Всего в XVIII столетии было выполнено пять переводов сочинений Плутарха: всего лишь один – это перевод первых восьми биографий «Жизнеописаний» с знаменитого французского перевода Андрэ Дасье, три – трактаты нравственных сочинений, переведенные с древнегреческого языка, последний, пятый – это компилятивный перевод Плутарха, Сенеки и других античных авторов студентами Славяно-греко-латинской академии с латинского языка. Интересно, что «Сравнительные жизнеописаниия» Плутарха пришли в русский язык в виде переводов с французского языка, в то время как сочинения нравственного характера переводились с языка оригинала.

Что касается переводов сочинений Плутарха в XIX в., то в этом столетии наконец-то происходит перевод с языка оригинала всего труда «Биографий». Однако именно в XX в. происходит наиболее фундированное развитие плутарховедения в России: появляется третий по счету перевод «Сравнительных Жизнеописаний» с древнегреческого языка, который остается основным по сегодняшний день; переводится большая часть сочинений корпуса «Моралий»: на сегодняшний день переведено более двух третей корпуса. Всё это происходит во многом благодаря деятельности антиковедов ИМЛИ: М.Е. Грабарь-Пассек, С.С. Аверинцева, М.Л. Гаспарова, Л.А. Фрейберг, об ученой и переводческой деятельности которых подробно рассказано в рамках доклада.


Харламова Софья Александровна, младший научный сотрудник Отдела античной литературы ИМЛИ РАН (Москва)



Е.В. Кузнецова (г. Москва)


«Король» и «шут» в ранней лирике К. Вагинова: 

к проблеме изучения «вечных» сюжетов и образов


       Ключевые слова: К. Вагинов, король, шут, топос, поэзия, постсимволизм.


            К. Вагинов – наследник поэзии русского модернизма. В рамках нашей темы интересно проследить, как отразились топосы «короля» и «шута», столь важные для его предшественников (Ф. Сологуб, А. Блок, А. Белый, И. Северянин и др.) в его ранней лирике (до 1922 г.), где они наиболее актуальны.

            В рукописном сборнике, получившем условное название «Парчовая тетрадь», можно обнаружить больше всего стихотворений с образами, составляющими семантическое поле топосов «король» и «шут» (венец, шутовской кафтан, царь, паяц и др.). Они оказываются связаны с поэтическим самоопределением, с поиском собственной творческой и личностной идентичности, осложненными ощущением расколотости внешнего и внутреннего мира автора под влиянием катастрофических исторических событий. Тем самым Вагинов продолжает разрабатывать линию отождествления современного поэта и с королем в духовном смысле (пророком, теургом), и одновременно с шутом (актером, гаером), но меняется интонация и авторское отношение к этим ролям. Если для символистов трансформация поэта-пророка в шута-актера-Арлекина трагична и вызывает болезненный дискомфорт, что является сюжетом целого ряда их произведений, а для Северянина она более органична и приемлема по законам игры, то у Вагинова доминирует интонация печали, растерянности и отрешенности (отстраненности). Он словно перебирает старые костюмы и, примеряя их, удивляется, что такое раньше носили поэты. Рефлексируя о миссии поэта, Вагинов увенчивает себе голову «игрушечным венцом» (стихотворение «Моя душа – это пыльная библиотека…») и сам ощущает себя игрушечным поэтом, королем и шутом одновременно, поэтом понарошку. В ряде стихотворений он отрекается от высокой поэтической миссии и заявляет о желании «очеловечиться». Несмотря на ученические поиски и образно-тематический эклектизм, стихотворения «Парчовой тетради» объединены сквозными мотивами, наполненными интимным авторским содержанием и выявляющими его детскую незащищенность и уязвимость перед миром, проявляющуюся в оригинальном образе «паяца-ребенка», воплощении «наивного сознания».

            Дихотомия «король-шут» трансформируется в следующем сборнике «Путешествие в хаос» в генетически родственную пару «Бог-шут» (ранее к образу шут-Христос обращался Андрей Белый). А возможность шута выступать в качестве антагониста земному властителю, столь важная для Сологуба и Блока, или принимать на себя миссию борца с социальной несправедливостью (образ Домино у Андрея Белого) для Вагинова не представляет интереса. Если публичное и поэтическое гаерство имажинистов воспринималось ими в контексте революционной борьбы, ниспровержения устоев и порядков, и поэт именно в образе шута-хулигана получал индульгенцию на свою трикстерскую деятельность, то Вагинов отнюдь не борец, не деятель, он свидетель и очевидец. Не столько социально-политическое переустройство реальности, сколько слом метафизических оснований бытия и пространственно-временных координат картины мира находит в его ранней лирике отражения в образах шута и короля. Иерархическое разделение на верх и низ окончательно разрушается, Бог «падает» на землю и воплощается в фигуре смертного и старого паяца, а шут восседает на небесном престоле в окружении ангелов, заменяя собой Бога:

 

 <…> И шут упал, и ангелы молились,
Заплаканные ангелы у трона Паяца,
И он в сиянье золотистой пыли
Смеялся резким звоном бубенца [1, с. 40]

 

В «Парчовой тетради» начинающий поэт занят инвентаризацией стратегий создания образа поэта, а в «Путешествии в хаос» он осмысляет исторический перелом рубежа 1920-х гг. как шутовство Бога-Паяца, как Священную историю, ставшую балаганным представлением. Образ «шута-паяца» доминирует в юношеских стихах Вагинова над образом «короля», что отражает тенденцию к вытеснению модели «поэт-король» моделью «поэт-шут» в лирике русского модернизма. Вагинов опирается на иронию как на основную призму, точку зрения на мир в эпоху перемен и еще дальше отходит от традиционного толкования данной архетипичной пары, воплощающей представления о верхе и низе, сакральном и профанном, серьезном и смеховом, мистическом и бытовом и т.д. Разрушение иерархичности началось еще у символистов, а у Вагинова достигло своей кульминации в амбивалентном образе «Бога-Паяца».


Список литературы:


1. Вагинов К.К. Песня слов. М.: ОГИ, 2016. 384 с.

Кузнецова Екатерина Валентиновна, к.ф.н., старший научный сотрудник Научной лаборатории «Rossica: Русская литература в мировом культурном контексте» ИМЛИ РАН

 


Е.А. Беликова (г. Москва)


Обзор источников повести А.Н. Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус»


Ключевые слова: А.Н. Толстой, «Похождения Невзорова, или Ибикус», дневник писателя, Октябрьская революция 1917 г., эмиграция.


Основные события повести А.Н. Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924) происходят в 1917–1919 гг. При создании произведения Толстой в первую очередь ориентировался на личные впечатления, поэтому основным источником для «Ибикуса» являются дневники писателя. Важнейшее место среди них занимают дневник 1917–1936 гг. и 1918–1923 гг. Впервые эти материалы наиболее полно и последовательно были опубликованы в сборнике «А.Н. Толстой. Материалы и исследования» [1, с. 345–416] и сопровождались вступительными статьями и комментариями А.М. Крюковой. 

В дневнике 1917–1936 гг. особое место занимают записи, связанные с октябрьским вооруженным восстанием в Москве 1917 г. Толстой вместе с семьей на протяжении семи дней наблюдал эти события из окна своей квартиры в доме №8 на улице Молчановка. Он вел подробные записи с 26 октября по 4 ноября, фиксируя сведения о перестрелках, основных событиях жизни дома и собственных впечатлениях. В повести «Ибикус» свидетелем этих событий становится Невзоров, которого Толстой «поселил» недалеко от своего дома, на Кисловке. Для «Ибикуса» Толстой использовал все дневниковые записи, связанные с этими событиями. Сопоставление их с текстом повести помогает раскрыть поэтику произведения, в котором повествование строится на двухголосии: восприятие страшных событий бесчувственным Невзоровым противопоставлено восприятию повествователя, максимально близкого Толстому. В дневнике 1918–1923 гг. двенадцать записей посвящены плаванию на пароходе «Кавказ» из Одессы в Константинополь, и все они также стали источниками для «Ибикуса». Сценки, реплики пассажиров почти без изменений появляются в произведении. 

Толстой использовал в «Ибикусе» тексты объявлений и афиш 1917–1919 гг. Два таких документа сохранились в его дневниках. Речь идет о вырезке из газеты «Вперед» за 16 декабря 1917 г. с объявлением о елке футуристов [1, с. 355–356] и вырезке с приказом градоначальника Ростова-на-Дону полковника Грекова [1, с. 403]. Указанные документы с небольшими изменениями включены в текст «Ибикуса». 

Изучение дневников Толстого как источника для «Ибикуса» позволяет не только доказать автобиографический характер повести. Тот факт, что Толстому было важно максимально точно воспроизвести в повести исторические события и документы эпохи, позволяет постоянно расширять круг источников и включать в него сведения из периодики 1917–1919 гг., мемуарную литературу современников об этом периоде.  


Список литературы: 


1. А.Н. Толстой. Материалы и исследования. М.: Наука. 1985. 

Беликова Екатерина Андреевна, научный сотрудник Отдела Новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН



А.В. Филатов (г. Москва)


Элементы биографического мифа Н.С. Гумилева 

в рассказе В.В. Набокова «Звонок» (1927)


Ключевые слова: В.В. Набоков, Н.С. Гумилев, биографический миф, прототип, интертекстуальность.


Творчество и биография Н.С. Гумилева оказали огромное влияние на литературу русского зарубежья. В свою очередь писатели-эмигранты активно участвовали в конструировании и сакрализации его посмертного «биографического мифа» (Д.М. Магомедова) [4, с. 66–77]. Как отмечает А.В. Леденев, «события последних лет жизни Гумилева при этом соотносились с устойчивыми мотивами лирики, проецировались на ролевые маски его поэзии (путешественник, рыцарь, воин) <…>» [3, с. 180].

Известно, что основатель акмеизма был «одним из любимых поэтов набоковской юности» [1, с. 116]. В 1920-е гг. эмигрантский писатель несколько раз переживает увлечение его творчеством. В 1923 г. он пишет стихотворение «Памяти Гумилева», а также ряд стихотворных вариаций, написанных по мотивам произведений акмеиста: «Властелин» («Я Индией невидимой владею…»), «Барс», «Автобус» и т.д. Следующий всплеск интереса к Гумилеву, по-видимому, возникает у Набокова в 1927 г., поскольку в этом году он несколько раз упоминает имя поэта в своих рецензиях на книги стихов Е. Шаха и Ю. Галича. В связи с этим особое внимание привлекает опубликованный в это же время рассказ «Звонок», главный герой которого – участник войны и путешественник Николай Степаныч Галатов – является почти полным тезкой погибшего поэта. Этот факт заставляет более пристально посмотреть на образно-мотивную структуру рассказа, в котором, на наш взгляд, присутствуют отсылки на такие произведения Гумилева, как «Капитаны», «Открытие Америки», «У камина», «Блудный сын» и др. Утверждение Ю. Левинга о том, что герой Набокова «является прозаической изнанкой» [2, с. 723] своего героического прототипа, как представляется, говорит не о пародийном характере образа, а о переосмыслении Набоковым архетипического сюжета возвращения блудного сына и самого биографического мифа Гумилева. В то же время, учитывая максимально серьезное изображение героя, «Звонок» также можно считать полемическим ответом на произведение И. Эренбурга «Рвач» (1925), где под именем Гумилева / Гумилова изображен отрицательный персонаж [4, с. 309].


Список литературы:


1. Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. Биография. СПб.: Симпозиум, 2010. 695 с.

2. Левинг Ю. Примечания // Набоков В.В. Русский период. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 2. СПб.: Симпозиум, 2009. С. 717–745.

3. Леденев А.В. Поэтика и стилистика В.В. Набокова в контексте художественных исканий конца XIX – первой половины ХХ века: дис. … д-ра филол. наук: 10.01.01. М., 2006. 338 с.

4. Магомедова Д.М. «Я один… и разбитое зеркало…»: литературные маски Сергея Есенина (статья первая) // Новый филологический вестник. 2005. № 1. С. 66–77.

5. Тименчик Р. К истории культа Гумилева. 1 // Тыняновский сборник. Вып. 13. М.: Водолей, 2009. С. 298–351.


Филатов Антон Владимирович, к.ф.н., старший научный сотрудник Научной лаборатории «Rossiсa: Русская литература в мировом культурном контексте» ИМЛИ РАН, преподаватель кафедры теории литературы филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

 


А.В. Бурмистрова (г. Москва)


Челобитные о бесчестье в романе А.Н. Толстого «Петр Первый»: к вопросу об исторических источниках


Ключевые слова и выражения: челобитные о бесчестье, указ, исторические источники, Алексей Николаевич Толстой, роман «Петр Первый».


Работая над романом «Петр Первый», Алексей Николаевич Толстой обращался ко многим историческим источникам. Для писателя было важно не только показать контекст эпохи, но и быть точным в деталях, будь то исторические реалии, указы, предметы быта, интерьер, наряды и так далее.

Отдельного внимания заслуживает фрагмент из первой главы второй книги романа. Это эпизод, в котором бояре Приказа Большого дворца возмущаются запретом Петра I на челобитные о бесчестье. Речь идет об указе Петра I о запрете челобитных о бесчестье и усилении наказания за клевету от 11 мая 1700 г., принятом по причине увеличения числа доносов: «… чтоб в таких словах оных, подобных тому, впредь бить челом великому государю им челобитчикам было неповадно» [3, с. 684]. 

А.Н. Толстой приводит фамилии вымышленных героев, опираясь на биографии знатных дворянских и боярских родов, внесенных в Бархатную книгу (родословную наиболее знатных боярских и дворянских фамилий России), Русский биографический словарь, Российскую родословную книгу, Алфавитный указатель фамилий и лиц, упоминаемых в Боярских книгах. 

Имя Лаврентий Свиньин почерпнуто Толстым из челобитных о бесчестье, которые приводит И.Е. Забелин «Домашний быт русских царей». А.В. Алпатовым установлено, что «… А. Толстой выписал к себе в записную книжку несколько очень колоритных мест из приведенных Забелиным подлинных челобитных» [1, с. 166].

А.Н. Толстой берет фольклорный по сути эпизод из реальной челобитной и создает одну из ярчайших сцен в романе. Жалобщик был вынужден платить в государственную казну деньги, чтобы впредь неповадно было: «А Сенофанту Алымову за такое его не дельное челобитье доправить пятьдесят рублев; а взяв с него те деньги, раздать из разряду на милостыню в богадельни нищим, чтоб впредь иным таких не дельных итех бить челом было неповадно» [3, с. 683–684]. 

Таким образом, материал, почерпнутый из разных исторических источников, в данном случае из книги И.Е. Забелина и реальных челобитных о бесчестье, преобразуется Алексеем Николаевичем Толстым в очень яркий и достоверный сюжет, который отражает дух времени и украшает книгу. Это та самая повествовательная стихия, которая помогает заглянуть в творческую лабораторию писателя.


Список литературы:


1. Алпатов А.В. Алексей Толстой – мастер исторического романа. М.: Советский писатель, 1958.

2. Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI и XVII столетиях: В 2 т. М.: Тов-во тип. А.И. Мамонтова, 1895, 1901.

3. Русская старина. СПб.: Печатня В.И. Головина, 1871. Т. 4.

4. Толстой А.Н. Собр. соч.: В 15 т. М.;Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1927–1931.


Бурмистрова Алина Валентиновна, к.ф.н., старший научный сотрудник Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН

 


Ливэй Су (г. Сиань)


Творчество советского поэта Е. Евтушенко в Китае


            Ключевые слова: Е. Евтушенко, перевод на китайский язык, советская поэзия.


            Е.А. Евтушенко был первым советским поэтом, посетившим Китай после восстановления культурных обменов между Китаем и СССР, а также первым иностранным поэтом, получившим китайскую народную награду – 5-ю Международную поэтическую премию Чжункунь. Писатель вырос в период, когда страной управлял Сталин, получил широкую известность в литературном мире в период «оттепели», активно работал в Советском Союзе и стал свидетелем зарождения современной России. За всю жизнь он не останавливался в своём творчестве, много писал, его произведения переведены на многие языки мира, в том числе на китайский язык. Вместе с тем, систематического исследования творчества поэта нет, да и переводов в действительности немного. Считается, что это непропорционально ценности поэзии Евтушенко и его статусу в истории русской литературы. Автор стремится проанализировать причины феномена Евтушенко в Китае и на его примере изучить влияние и распространение советской, а затем русской литературы в Китае. В данной статье мы познакомимся с различными переводами, исследуем работы китайских учёных, посвящённые творчеству поэта, и представим наиболее полную картину литературных произведений Е.А. Евтушенко, представленных в Китае, а также проанализируем его стихи и сопроводим их простыми комментариями.


Ливэй Су, д.ф.н., преподаватель русского языка кафедры иностранного языка Инженерного университета ракетных сил НОАК, г. Сиань, пров. Шэньси, Китай.



Д.Ю. Сырысева (г. Москва)


Трансформация марийских мифологических представлений в романе 

Шамиля Идиатуллина «Последнее время»


Ключевые слова: татарская литература, Ш. Идиатуллин, Юмынӱдыр, поэтика, мифология.


В романе татарского писателя Шамиля Идиатуллина «Последнее время» (2020), рассказывающем о катастрофических событиях, предшествующих образованию древнего государства Итиль, на разных уровнях организации текста можно выделить марийские национальные представления об устройстве мира, которые сложно переосмысляются и трансформируются. На уровне макропоэтики (пространственно-временной организации) рассматривается восприятие окружающей действительности народом колдунов мары, связанные с этим представления о приметах, устройстве пантеона богов. Представления мары о времени как о последнем, катастрофическом влияют на восприятие своего и чужого мира, своей и чужой земли, а границы, как территориальные, так и ментальные, начинают переосмысляться, что приводит к началу боевых действий, затрагивающих разные народы. 

На уровне микропоэтики (образов, мотивов) более подробно рассматривается образ одной из героинь романа, мары Айви, который отсылает к образу девы Юмынӱдыр марийских мифологических представлений. По мнению Юрия Калиева, Юмынӱдыр – «первый антропоморфный образ в полотне астральной модели мира мари» [2, с. 139]. Однако, если образ Юмынӱдыр в марийской мифологии связывается с высшим личностным началом культуры, то в романе Ш. Идиатуллина образ Айви, во многом наследуя черты и функции мифологического божества, наделяется совершенно новыми, несвойственными ему изначально чертами: Айви становится защитницей своего народа, девой-воительницей, уничтожающей чужаков, вторгшихся на ее родную землю.


Список литературы:


1. Идиатуллин Ш.Ш. Последнее время : роман / Шамиль Идиатуллин. Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020.

2. Калиев Ю.А. Мифы марийского народа / Ю. А. Калиев. Йошкар-Ола: Издательский дом «Марийское книжное издательство». 2019.


Сырысева Диана Юрьевна, аспирант, младший научный сотрудник Отдела литератур народов России и СНГ ИМЛИ РАН



(Голосов: 1, Рейтинг: 3.3)
Версия для печати

Возврат к списку