А.С. Костина

Журнал-газета «Гражданин»: между Российской Империей и Западом

Ключевые слова: журналистика конца XIX века, журнал-газета «Гражданин»,издательские стратегии, В.П. Мещерский, репрезентация Запада.

Aleksandra S. Kostina

Magazine-newspaper Grazhdanin: between the Russian Empire and the West

Keywords: journalism of the end of the 19^th century, magazine-newspaper Grazhdanin, publishing strategies, V.P. Meshchersky, representation of the West.

Объектом данного исследования являются формальные и тематические изменения отношений между Российской Империей и Западом на страницах консервативного издания «Гражданин» на рубеже XIX-XX веков.

Издание «Гражданин» появляется в журналистском поле в 1872 г. как консервативный журнал-газета, инесмотря на высокий процент конкуренции, пользуется спросом у читателей. Это было вызвано рядом обстоятельств.

В первую очередь стоит сказать о его политико-идеологическом направлении: настолько строгий и последовательный в своем консерватизме журнал трудно было бы отыскать. Во-вторых, близость к императорской семье тоже добавляла интереса к изданию: во время болезни цесаревича Александра в журнале велась ежедневная сводка его состояния. В-третьих, как отмечает И.А. Пронина, «Гражданин» был ориентирован также и на провинциального читателя².

На рубеже 60-70-х гг. XIX в. периодика являлась наиболее ярким и общественно значимым фактом модернизации социально-политической структуры. И здесь мы можем не согласиться с З. Унзельдом в том, что российская журнальная и газетная публицистика имела системную целостность по примеру печатных изданий Европы или США¹. На Западе издания были разделены не только как предпринимательские проекты, но и тематически: литературные журналы, критические сборники, новостные газеты, журналы о путешествиях, политике, медицине и т.д. В Российской империи периодические издание до 1920-х гг. века печатались как индивидуальные и авторские издательские проекты, вступая в диалог, как правило, только в ситуации спора: не существовало распределения по идеологии, авторам и текстам — в одном журнале могли публиковаться тексты из разных общественных сфер (литература, критика, история, мода, путешествия, медицина), что создавало полидикурсивность журналистики второй половины XIX в. Одну из причин можно обнаружить в общественно-политической поляризации изданий: каждое из изданий либерального, революционно-демократического, консервативного толка существовало как замкнутая цепь, состоящая из одних и тех сходных элементов. Менее всего исследователи обращаются к последнему, об одном из которых подробно будет говориться далее.

Был ли формат журнала-газеты вдохновлен западными изданиями, сказать сложно. Газеты и ежедневные журналы пользовались особым вниманием у оппозиционных власти издателей. Тип «политического еженедельника» западноевропейских изданий с малой вероятностью импонировал Мещерскому, но позже был воспринят «Полярной звездой» П.Б. Струве — главным печатным органом кадетов. Впоследствии ориентация на европейские издания становилась все более явной. Однако в «Гражданине» как первом крупном и достаточно успешном журнале еженедельного формата подобных источников найти не удалось. Впрочем, это не означало, что журнал будет создавать ограниченную политическую картину и абстрагироваться от западноевропейской традиции: с первых выпусков был раздел «Политического обозрения», где писалось о событиях в это европейских (преимущественно) странах, велась корреспонденция из стран Европы. В обращении на 30-летний юбилей «Гражданина» Мещерский объявляет о создании нового отдела, который «восполнил бы проблемы в этом издании, и во всех повременных» — отдел европейской или всемирной умственной работы. Планировались публикации английских, немецких и французских современных текстов — «лучшие статьи по главным вопросам жизни» (Гражданин. 1872. №2). В № 2 за 1876 г. появляется новый раздел – «Иностранное обозрение» (там же указано, что к сотрудничеству приглашены постоянные корреспонденты из Парижа, Лондона, Берлина, Вены, Нью-Йорка, Италии и других мест). Формально этот раздел, в 1910 г. переименованный в «За границей», существовал до закрытия журнала. Однако после революции 1905 года зарубежная хроника значительно сократилась, и само издание было сосредоточено на жизни российского двора. Из зарубежных новостей можно было встретить сведения о новых государственных назначениях или о смертях глав государств. Усилилась охранительная политика, и на смену зарубежной хроники пришли «Столичная хроника», «Придворные известия», «Действия и распоряжения правительства». 

В контексте «Гражданина» важно прояснить его отношение с правительственной печатью. Почему издание Мещерского нельзя отнести к этому типу изданий? Во-первых, это отсутствие политико-пропагандистской направленности. Она могла приобретать две формы — информативность или открытая пропаганда, но всегда с охранительной позицией. Во-вторых, финансирование: вся правительственная пресса издавалась на деньги монархии. С этим связано третье, главное условие — политическая пресса создается, конструируется и регулируется самим правительством. Издатель назначается высшими кругами (как правило, Министерством внутренних дел), набор авторов (за редким исключением это были чиновники дворянского происхождения) жестко регламентирован. И, конечно, само название должно было указывать на принадлежность правительству: «Журнал Министерства внутренних дел», «Правительственный вестник».

На страницах «Исторического Вестника» Мещерский описывается как «талантливый и видный представитель отечественной печати», «стоявший на виду нашей литературы, ведший за свое политическое credo упорные войны с противниками его убеждений и личных симпатий справа и слева, имевший в некоторые периоды нашей государственной и общественной жизни несомненное влияние на извилины ее хода». 

Однако «Гражданин» далеко не всегда шел на поводу у официальной точки зрения и высказывал свое отношение к правительственным решениям на страницах журнала. Помимо критики капитализации церкви, привлечения внимания к школьному образованию и положению земства, мы часто встречаем обеспокоенность военным обеспечением, коррупцией, военной дисциплиной и критику военных действий: особое негодование вызывали у Мещерского конфликты с Польшей, Японией и Турцией, за что личным указом Императора журнал был приостановлен на один год (1881–1882).

Корреспонденцию в «Гражданин» присылали не только из Европы. Мещерский как издатель уделял большое внимание привлечению интереса к дальним губерниям. В газете-журнале создавались регулярные рубрики («На дальнем Севере. Очерки глухой стороны»), поступали статьи из отдаленных городов России («Касимовское уездное земство», «Рязанское губернское земство», «Неведомы пустыни. Новая земля», «С Нижегородской ярмарки» и др.). 

«Гражданин» как исторический документ отличается точностью статистических данных, описанием географических направлений, финансовыми подсчетами в контексте международных отношений. Примерами служат обзор политического положения в Австрии, Турции, Америке, Италии от 1871 г. Финансовые и торговые отчеты, обозрения торговли России с европейскими странами за прошлый год публиковались ежегодно в первом январском номере.

При этом симпатия издания скрыто выражались в характеристиках стран: описываются свободная от войн Германия, просящая пощады Франция, погруженная в дремоту Англия. Даже сообщая о смерти королевы Виктории, Мещерский упрекает государственное устройство России, подчеркивая, что английская конституция ограничивает роль монарха только почетом и наружным этикетом.

Если говорить о репрезентации западной культуры, то, конечно, ее значительно меньше: за почти пол столетия существования журнала было опубликовано только два крупных перевода: повести Б. Ауэрбаха «Пшеница из мумии». Неожиданно было встретить перевод с чешского языка рассказа Прокопа Хохолушко «Агапия. Исторический эпизод из эпохи восстания болгар» в выпусках № 47-49 за 1876 г.

В заключение постараемся объяснить, чем было мотивировано подобное балансирование

1. Выстраивание издательско-читательских отношений. 

Журналы в XIX веке были самой распространенной и масштабной формой коммуникации, объединяя не только разные сословия, а также столицы и периферию. Л.Г. Викулова называет периодику «дискурсивной практикой, которая представляет универсальный способ общения в социокультурном и коммуникативном аспектах»².

2. Ввиду исторических событий нужно было выбрать сторону, которую издатель и издание поддерживают. Глубокая эмоциональная связь с родиной и императорской семьей, общественный статус склонили Мещерского с репрезентации отечественных событий.

3. «Гражданин» — издание, которое находилось в наиболее безопасном положении по отношению к цензурным постановлениям ввиду консервативного направления и близости к императорской семье. Показательным является отношение к действиям цензурного комитета одного из редакторов «Гражданина» — В.Ф. Пуцыковича, подчеркивавшим, что его издание не боится никого и ничего, и заботится только о своей совести и чести³.

Примечания

¹ Унзельд З. Писатель и его издатель / Пер. с нем. А. Филиппов-Чехов, Е. Зайцев, Ю. Полещук. М.: Libra, 2022.

² Викулова Л.Г. Издательский дискурс в системе общения «автор—издатель—читатель» // Вестник ИГЛУ. Серия «Филология». 2012. № 2 (18). С.63–69.

³ См.: Пронина И.А. Князь В.П. Мещерский: консервативная оппозиция Великим реформам. Волгоград: Волгоградское научное издательство, 2013. 

Александра Сергеевна Костина, независимая исследовательница, Санкт-Петербург, Россия.  E-mail: aleksandra-kostina99@mail.ru

Aleksandra S. Kostina, independent researcher, Saint Petersburg, Russia. E-mail: aleksandra-kostina99@mail.ru

Д.М. Цыганов

«За прогрессивный капитализм!»: 

О присуждении «внутренних» Сталинских премий иностранным писателям.

Исследование выполнено в Институте мировой литературы имени А.М. Горького Российской академии наук за счет гранта Российского научного фонда № 23-18-00393 «Россия / СССР и Запад: встречный взгляд. Литература в контексте культуры и политики в ХХ веке», https://rscf.ru/project/23-18-00393/

Аннотация: Доклад посвящен ранее не изучавшейся проблеме присуждения «внутренних» Сталинских премий иностранным писателям. Специфическим контекстом премирования иностранцев в начале 1950-х стало существование и активное функционирование международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами». Существовало ли статусное различие между зарубежными лауреатами двух премий? В каком отношении к сфере советской соцреалистической культуры эти лауреаты состояли? Настоящаястатья — попытка не только ответить на эти вопросы, но и понять, в чем состояло существенное различие в итогах работы двух институций.

Ключевые слова: власть и культура, культурная история, институциональный подход, Сталинская премия по литературе, советско-западные литературные контакты, соцреалистический канон, модернизм.

Dmitry M. Tsyganov

“For Progressive Capitalism!”: 

On Awarding "Internal" Stalin Prizes to Foreign Writers.

The research was carried out at A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences and was financially supported by the Russian Scientific Fund, grant no. 23-18-00393 “Russia and the West viewing each other: Literature at the intersection of culture and politics, XX century”, https://rscf.ru/project/23-18-00393/

Abstract: The report is devoted to the previously unstudied problem of awarding “internal” Stalin prizes to foreign writers. The specific context of awarding foreigners in the early 1950s was the existence and active functioning of the international Stalin Prize “For Strengthening Peace between Peoples”. Was there a status distinction between the foreign laureates of the two prizes? In what relation to the sphere of Soviet socialist realist culture did these laureates belong? The present article is an attempt not only to answer these questions, but also to understand what was the essential difference in the outcomes of the two institutions.

Keywords: power and culture, cultural history, institutional approach, Stalin Prize for Literature, Soviet-Western literary contacts, socialist realist canon, modernism.

В начале 1950-х советская официальная литература представляла собой чрезвычайно агрессивное пространство, в котором попросту не могла развиться созидательная тенденция. Социалистический реализм окончательно трансформировался в неуправляемый «боевой метод» уничтожения культуры, пока еще поддерживаемый существенным институциональным ресурсом. Однако именно в этот период сталинская соцреалистическая культура вошла в фазу неотвратимого самораспада. Социалистический реализм, вечно изменяя собственное содержание, начал отравлять ту литературную почву, на которой основывался. В конце 1940-х — начале 1950-х эстетический канон сталинизма стал саморазрушаться, поскольку почти не осталось писателей (в прошлом многократных лауреатов), которые могли бы создавать «нужные» литературные тексты. Уничтожающей критике подверглось большинство авторов, еще недавно считавшихся «классиками» соцреализма.

Именно в этот период советская идеология, а вслед за ней и социалистическая культура приобретали «боевой» характер: литература из коррелята пропаганды вновь превращалась в агрессивный медиум сталинской милитаристской политики. Однако направлена эта политика была уже не вовне, а внутрь самой системы. Эта абсолютно парадоксальная установка на созидательное разрушение в начале 1950-х годов станет ключевой и для кампании по так называемой борьбе за мир и даже «войне за мир». Партийное руководство, в очередной раз взяв уверенный курс на милитаризацию искусства¹, начнет культивировать представление о справедливой и праведной идеологической войне против регрессивного западного влияния. Вновь будут задействованы прежние идеологические ресурсы, нужные для оформления новой демагогической идеи, заключавшейся в том, что «Европа объявлялась союзником Советского Союза в его противостоянии Западу — Америке, а Советский Союз становился наследником и преемником европейской цивилизации, разрушающейся под напором американского варварства»².

Милитаризация соцреалистического искусства в период позднего сталинизма существенно отличалась от той, которая стремительно произошла в первой половине 1940-х годов. Соцреализм, несмотря на многочисленные декларации обратного³, перестал быть «словесным оружием», но полностью обратился в «литературу войны», войны, в итоге предполагавшей уничтожение и самой советской литературы. Марксистская догма об отмирании государства и права в сталинском сознании трансформировалась в тезис об отмирании советской культуры в пользу укрепления вождистской власти. Буквальная идеологическая война должна была вестись и внутри СССР, и за его пределами: уничтожение «внешних» и «внутренних врагов» было отнюдь не средством «выравнивания» интеллектуального пространства, а логикой существования сталинизма. Перманентный циклический ход репрессий с фазами затухания и обострения — подлинное содержание социалистического реализма как «основного метода», посредством которого культурная сфера существовала с середины 1930-х годов. Однако уже в конце 1940-х соцреализм начал и формально сближаться с репрессивными практиками, побуждая литературную и художественную критику к агрессивным действиям. Так, например, Е. Ковальчик еще в середине 1948 года обрушивалась на писателей — лауреатов Сталинской премии за их неспособность соответствовать вечно растущим требованиям соцреалистической эстетики.

Постановление Совета Министров № 1490 «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области науки, изобретательства, литературы и искусства за 1951 год»⁴ было принято лишь 12 марта 1952 года, а на следующий день, 13 марта, Политбюро приняло решение⁵ об опубликовании постановления в «Правде» и «Известиях» 14 марта 1952 года. Однако публикация по невыясненным причинам задержалась на день. Общее количество премированных совпало с прошлогодним и достигло 34 прозаиков, поэтов, драматургов и критиков. Особенностью процесса присуждения наград за 1951 год оказалось то, что «внутренних» Сталинских премий по разделам прозы и драматургии за переводные произведения, опубликованные в «Издательстве иностранной литературы» или советской периодической печати, удостоились иностранные писатели из Венгрии, Китая и Франции.

Обстоятельство присуждения иностранным авторам «внутренних» Сталинских премий видится еще более примечательным в связи с фактом функционирования в тот период института международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами»⁶. Всего за 5-летний срок существования Комитета по международным Сталинским премиям к декабрю 1955 годабыло учреждено и присуждено 39 международных Сталинских премий, 10 из которых были вручены писателям. В разные годы лауреатами стали немецкая писательница Анна Зегерс (1951), позднее вошедшая в состав Комитета, бразильский писатель Жоржи Амаду (1951), советский прозаик Илья Эренбург (1952), немецкий поэт Иоганнес Роберт Бехер (1952), польский драматург Леон Кручковский (1953), чилийский поэт и член Комитета Пабло Неруда (1953), американский писатель Говард Мелвин Фаст (1953), немецкий драматург Бертольт Брехт (1954), кубинский поэт Николас Гильен (1954) и бирманский писатель Такин Кодо Хмайн (1954).Вместе с тем принципиальное различие между итогами работы «внутренней» и «внешней» институцийсостояло в прагматике премирования иностранных писателей. Вручение первых международных Сталинских премий совпало с усугублением «антинобелевских» настроений в среде советских «миротворцев». Склонность советского руководства к параллельному осуществлению сонаправленных мер проявилась и в деле противодействия работе Нобелевского комитета⁷: помимо факта учреждения альтернативной институции, имевшей статус международной, в ряде учреждений и административных структур, а также на страницах центральной советской прессы была развернута широкая целенаправленная критическая «проработка» нобелевских лауреатов во всех отраслях науки и искусства. Однако наибольшее количество нападок обрушилось именно на награжденных писателей. Стоит отметить, что эта идеологическая кампания не отличалась последовательностью и в многочисленных локальных мероприятиях была рассогласована. Работа же «внутренней» Сталинской премии определялась задачей формирования канона «многонациональной советской литературы». Важным в этом отношении оказывается даже не то, что договоренности и критерии, характерные для распределения премий за тексты советских авторов, сохранились и при премировании иностранных кандидатов, а то, что экспансивность сталинского режима достигла предельного уровня. В сложившейся обстановке политическое руководство считало возможным в одночасье сделать произведение иностранного автора фактом советской соцреалистической культуры.

***

Заключительный полуторалетний период функционирования института Сталинской премии оказался самым бюрократизированным за всю историю его существования. В архивном фонде РГАЛИ сохранилось около 6000 (!) машинописных листов стенограмм, протоколов, характеристик, всевозможных справок и прочей внутрикомитетской документации⁸, которая попросту оказалась ненужной после смерти Сталина 5 марта 1953 года. Документы показывают, как буквально в одночасье вся громадная бюрократическая машина советской культурной индустрии остановилась⁹. И хотя она полностью не прекратила функционировать, весь последующий период ее существования был инерциальным. (Неспособность сталинской модели литературного производства к полноценной самостоятельной работе и дальнейшему развитию обнаружила себя уже в 1954–1955 годах¹⁰.) Степень же влияния всего этого объема бумаг на советскую официальную культуру оказалась ничтожной: Сталинские премии за 1952 год, а затем и за 1953 год присуждены не были.

По состоянию на 10 января 1953 года в Комитет поступило 182 кандидатуры по литературе: по разделу прозы — 97, по разделу поэзии — 44, по разделу драматургии — 21, по разделу литературной критики и искусствоведения — 20. Доклад секции литературы состоялся 13 января (докладу предшествовало заседание литературной секции, на котором были окончательно утверждены предварительные списки по всем разделам). Все поступившие кандидатуры были распределены по трем спискам, в первый из которых попали произведения для немедленного ознакомления («произведения, уже имеющие критические отзывы и читательское и общественное мнение»), во второй — менее известные книги, в третий — уже обсужденные и не рекомендованные секцией к рассмотрению. 

Для активного обсуждения в первом списке по разделу прозы (докладывал Н. Тихонов) предлагались романы М. Бубеннова, Л. Вайсенберга, В. Гроссмана, В. Катаева, А. Кононова, В. Кочетова, П. Павленко, К. Симонова, Н. Шундика, И. Эренбурга, рассказы Б. Полевого, очерки В. Овечкина. Во второй и третий факультативные списки попали десятки произведений, речь о которых почти не заходила на пленумах и секционных заседаниях. Кроме того, к этим спискам примыкали три иностранных автора — Дж. Олдридж, М. Пуйманова и С. Токунага.Первый список по разделу поэзии (докладывал Н. Тихонов) оказался весьма скромным: в него попали только тексты И. Абашидзе, Д. Гулиа, Я. Усхая, тогда как основная масса поступивших кандидатур была определена во второй список (М. Бажан, Р. Гамзатов, А. Граши, П. Воронько, В. Инбер, А. Кулешов, Н. Рыленков и другие). Все иностранные авторы по разделу поэзии были сняты секцией с обсуждения.По разделу драматургии (докладывал Б.Лавренев) внимание секции привлекли пьесы Г. Мдивани, А. Софронова, Э. Урбана, Н. Хикмета, А. Якобсона.Раздел литературной критики и искусствоведения на том заседании по просьбе Тихонова не обсуждался. На большинство предложенных Комитету текстов уже были заказаны рецензии, поэтому литературная секция, стремясь отстраниться от принятия преждевременных решений, отложила обсуждение. Однако Тихонову все равно не удалось избежать ожесточенных споров среди собравшихся комитетчиков. Список кандидатур по этому разделу был утвержден литературной секцией лишь 21 января 1953 года.

Очередные уточнения в списки кандидатур на премии по разделам художественной драматургии и прозы были внесены 22 января. Тем временем работа в литературной секции продолжалась: состоялось 2 заседания — 26 и 31 января, на которых списки кандидатур были максимально сокращены для удобства обсуждения на тот момент уже прочитанных текстов.Предпоследний вариант ранжированных списков секция литературы представила 3 февраля. Началось обсуждение с литературной критики, продолжилось обсуждением драматургии, затем рассматривались кандидатуры по разделу поэзии и завершился доклад Тихонова характеристикой раздела художественной прозы. Окончательно работа по определению списков для составления бюллетеней завершилась на заседании литературной секции 19 февраля. В тот же день состоялось общекомитетское заседание, на котором эти списки были оглашены и обсуждены. После сравнительно вялой реакции экспертов (редкие замечания в основном касались места кандидата в перечне, но не его состава) они были окончательно согласованы и утверждены в присутствии собравшихся. Бюллетени для голосования по литературе подбили 25 февраля. Среди рекомендованной Комитету зарубежной литературы внимание экспертов привлекли всего 3 прозаических («Дипломат» Дж. Олдриджа; «Перемены в Лицзячжуане» Чжао Шу-ли и «Люди на перепутье» М. Пуймановой) и 2 драматических («Боевое крещение» Э. Урбана и «Рассказ о Турции» Н. Хикмета) произведения.

Заседание счетной комиссии, куда вошли Д.А. Шмаринов (председатель), А.Т. Венцлова, М.А. Ибрагимов, С. Ишантураева, Б.М. Кербабаев, А.Г. Новиков и А.Я. Штогаренко, прошло 28 февраля. Результаты голосования по кандидатурам зарубежных авторов оказались закономерными:Чжао Шу-Ли, Джеймс Олдридж и Мария Пуймановабыли рекомендованы на премии второй степени по разделу прозы, а Эрне Урбан и Назым Хикмет — на премии второй степени по разделу драматургии¹¹.

2 марта состоялось заключительное заседание Комитета, посвященное утверждению результатов голосования по кандидатурам. 3 марта Кружков предварительно представил в правительство на имя Маленкова аннотации на произведения, выдвинутые Комитетом, хотя из самого Комитета документы к Сталину еще не поступили. И не поступят. Предоставление документации (протокола заключительного заседания, проекта постановления и дополнительного списка) в Президиум ЦК КПСС было задержано непредвиденными обстоятельствами. Фадеев и Кеменов направили на имя Маленкова всю необходимую информацию о результатах состоявшихся обсуждений, сопроводив ее докладной запиской, лишь 11 марта (в секретариат Маленкова документы поступят неделей позже, 18 марта). Этот же набор документов был разослан членам Президиума ЦК.

К 18 марта Кружков подготовил справку Отдела художественной литературы и искусства ЦК КПСС, которую отправил Маленкову и Суханову. Эти тщательные приготовления говорили о том, что в правительстве всерьез задумывались над тем, как поступить с предоставленной документацией. Маленков, по опыту прошлого года хорошо осведомленный о процедуре совещаний в Политбюро по вопросу о присуждении премий, сперва решил провести традиционную встречу и все же присудить премии за 1952 год. Об этом также свидетельствует и проект списка приглашенных на это заседание, провести которое планировалось в тот же день.

Однако если верить весьма точным в фактическом отношении мемуарам Константина Симонова, который в этом списке значился, планируемое заседание не состоялось. С середины марта 1953 года соцреалистическая культура, пусть и на непродолжительное время, попросту перестала существовать как объект государственной политики. Ожесточенное противостояние между министром внутренних дел Берией и председателем Совета Министров Маленковым продлилось вплоть до конца июня 1953 года, когда внутрипартийная борьба переросла в показательную политическую кампанию, увенчавшуюся расстрелом Берии 23 декабря 1953 года. К концу лета вопросы об управлении сферой пропаганды, определении модусов идеологического регулирования и организации культурной политики вновь оказались в центре внимания «коллективного руководства» при формальном лидерстве Маленкова. Именно поэтому 1 августа 1953 годасостоялось заседание президиума Комитета по Сталинским премиям, на котором присутствовали И. Большаков, В. Кеменов, А. Попов, К. Симонов, Н. Тихонов, Т. Хренников и С. Чернышев. На этом пленуме состоялся пересмотр ранее сформированного лауреатского списка, при котором частично были учтены рекомендации Отдела художественной литературы и искусства ЦК КПСС. Список существенно поредел. Очевидно, эксперты предполагали сценарий совместного присуждения премий за 1953–1954 годы, поэтому готовили лауреатский перечень для последующего включения в него новых претендентов. К 17 августа по распоряжению министра культуры Пономаренко в Министерстве подготовили и разослали Маленкову и Хрущеву перечень своих рекомендаций о присуждении Сталинских премий за работы 1952 года, в котором опротестовали некоторые решения Комитета.

В частности, предлагалось не присуждать Сталинские премии иностранным авторам.

11 декабря 1953 года Президиум ЦК поручил Поспелову принять меры в связи с подготовкой к присуждению Сталинских премий. за 2-летний период. Через неделю, 18 декабря, Поспелов отправил Маленкову и Хрущеву докладную записку, содержавшую предложения руководителей Комитетов о порядке присуждения премий: 

Предусматривается, что рассмотрения работ, выдвинутых на премии, будет окончено к 15 апреля 1954 года. Намечается установить сроки выдвижения кандидатов на Сталинские премии по науке изобретательству до 15 февраля 1954 г., а по искусству и литературе, в связи с необходимостью последующего ознакомления со спектаклями и некоторыми произведениями изобразительного искусства и архитектуры на местах — до 1 февраля 1954 года¹². 

Особое значение при отборе кандидатур должно было придаваться «общественному резонансу», широкой народной известности произведений. 23 декабря 1953 года Президиум ЦК утвердил проект постановления Союза Министров СССР «О Сталинских премиях за выдающиеся работы в области науки, изобретательства, литературы и искусства за 1952 и 1953 годы». 25 декабря текст оповещения о начале отбора кандидатур на соискание Сталинских премий был опубликован в «Правде». Однако вопрос о премировании иностранных писателей больше не обсуждался ни в Комитете, ни в Президиуме ЦК.

Примечания

¹Отчетливо этот курс наметится уже к началу 1948 года, о чем сообщит «Литературная газета»: «Быть в постоянной боевой готовности — священный долг всей нашей литературы, выдвинутой историей на передовую линию огня» (Вооруженные Силы и литература, [редакционная] // Литературная газета. 1948. № 16 (2399). 25 февраля. С. 1).

² Добренко Е.А. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. München:Sagner, 1993. С. 396.

³См., например: Образцов С. Искусство — всегда оружие: Открытое письмо английскому режиссеру Майклу Макоуэну // Литературная газета. 1948. № 19 (2402). 6 марта. С. 4; Жаров А. Песня — наше оружие // Литературная газета. 1948. № 31 (2414). 17 апреля. С. 3.

⁴ См.: РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 32. Л. 73–99об. Документ опубликован в:Правда. 1952. № 75 (12277). 15 марта.

⁵ См.: [Выписка из протокола № 86 заседания Политбюро ЦК от 13 марта 1952 г.; пункт 72] «Об опубликовании в газетах “Правда” и “Известия” постановления Совета Министров СССР о присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области науки, изобретательства, литературы и искусства за 1951 год» //РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 32. Л. 100.

⁶Подробнее об институте международной Сталинской премии см.: Цыганов Д.М. Холодная война с «модернизмом»: Международная Сталинская премия в контексте западно-советских литературных взаимодействий периода позднего сталинизма// Rossica. Литературные связи и контакты. 2022. № 2. С. 191–268.

⁷Подробнее о взаимоотношениях властных структур Советского Союза с учреждениями Нобелевского фонда см.: Блох А.М. Советский Союз в интерьере нобелевских премий: Факты. Документы. Размышления. Комментарии. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Физматлит, 2005. С. 271–416.

⁸Примечательно и то, что все стенограммы, сохранившиеся в архивном фонде Комитета в РГАЛИ, содержат очень большой объем редакторской правки (дописывания, уточнения, исправления). Кроме того, каждая стенограмма дополнительно просматривалась Е. Книпович, о чем свидетельствуют ее подписи на титульных листах стенограмм, где также содержатся отметки о наличии или отсутствии правки в том или ином конкретном экземпляре. Итогом ее работы секретарем литературной секции Комитета стала книга избранных статей о советской литературе «В защиту жизни», опубликованная в «Советском писателе» в 1958 году, а затем выпущенная дополненным вторым изданием через год.

⁹Сфера соцреалистического искусства начала буквально распадаться под воздействием многочисленных полемик и дискуссий о дальнейших путях существования советской официальной литературы; подробнее об этом см.: Второй Всесоюзный съезд советских писателей: Идеология исторического перехода и трансформация советской литературы, 1954 год. СПб.: Алетейя, 2018. С. 26–39.

¹⁰ Особенно показательны в этой связи опубликованные в середине 1950-х годов материалы активно проводившихся конференций, совещаний и научных сессий, которые были посвящены послесталинскому периоду в истории советской литературы (см. хотя бы: Русская советская литература, 1954–1955 гг.: Материалы научных сессий Института мировой литературы имени А.М. Горького. М.Изд-во Академии наук СССР, 1956).

¹¹См.: Протокол заседания счетной комиссии по голосованию кандидатов на соискание Сталинских премий в области искусства и литературы за 1952 год, 28 февраля 1953 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 2. Ед. хр. 13. Л. 70.

¹² Цит. по: Цыганов Д.М. Сталинская премия по литературе: Культурная политика и эстетический канон сталинизма. М.: Новое литературное обозрение, 2023. С. 584.

Дмитрий Михайлович Цыганов, научный сотрудник, ИМЛИ им. А.М. Горького РАН; магистрант, Московский государственный университет имени М.В, Ломоносова. Москва, Россия. E-mail:tzyganoff.mitia@yandex.ru

Dmitry M. Tsyganov, Research Fellow, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences; Master’s student, Lomonosov Moscow State University. Moscow, Russia. E-mail: tzyganoff.mitia@yandex.ru

О.И. Щербинина

Говард Фаст, CCCР и еврейский вопрос

Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда «Россия / СССР и Запад: встречный взгляд. Литература в контексте культуры и политики в ХХ веке» №23-18-00393, https://rscf.ru/project/23-18-00393/

Аннотация: В статье исследуется вопрос о том, как американский писатель Говард Фаст, лауреат Сталинской премии 1953 г., главный представитель «прогрессивного лагеря» американской литературы, воспринимал антисемитскую сталинскую кампанию. На основе автобиографических книг, личной корреспонденции, а также статей Фаста в партийной прессе мы демонстрируем, что пока писатель являлся членом компартии США, он отметал тревожные слухи о сталинских погромах, расценивая их как антисоветскую клевету и дезинформацию. Только в 1956 г. Фаст признал преступный характер кампании по борьбе с космополитизмом. Откровения писателя возмутили его бывших советских друзей, которые, дабы очернить «ренегата», навесили на Фаста ярлык «национал-шовиниста» и «воинствующего сиониста».

Ключевые слова: Г. Фаст, советско-американские литературные контакты, еврейский вопрос, антисемитизм, литература США.

Olga I. Shcherbinina

Howard Fast, the USSR and the Jewish Question

The research was carried out at A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences and was financially supported by the Russian Scientific Fund, grant no. 23-18-00393 “Russia and the West viewing each other: Literature at the intersection of culture and politics, XX century”, https://rscf.ru/project/23-18-00393/.

Abstract: The article examines how the American writer Howard Fast, Stalin Prize laureate (1953), the main representative of the “progressive camp” of American literature, perceived the anti-Semitic Stalinist campaign. Based on autobiographical books, personal correspondence, and Fast’s articles in the party press, we demonstrate that while the writer was a member of the US Communist Party, he dismissed alarming rumors about Stalin’s pogroms, regarding them as anti-Soviet slander and disinformation. It was only in 1956 that Fast recognized the criminal nature of the campaign against cosmopolitanism. The writer’s revelations outraged his former Soviet friends, who labeled Fast as a “national chauvinist” and a “militant Zionist”in order to denigrate the “renegade”.

Keywords: Howard Fast, Soviet-American literary contacts, the Jewish question, antisemitism, American literature.

В конце 1940-х – начале 1950-х в СССР стремительные обороты набирала сталинская кампания против «космополитизма». Ее размах и жестокость отличались значительным масштабом, однако в левой американской прессе эти события не получили адекватного освещения. Вплоть до хрущевской «оттепели» даже еврейская печать – коммунистическая газета «Morgen Freiheit», журналы «Jewish Currents», «Jewish Life» отрицали антисемитский крен в советской политике. Теряя аудиторию, левые издатели продолжали настаивать, что тревожные слухи о сталинских погромах являются очередной антисоветской клеветой и дезинформацией.

Говард Фаст – писатель, чья популярность в СССР в начале 1950-х гг. достигла апогея, был среди тех, кто не верил злым языкам, «день за днем клевещущим на Советский Союз»¹. Только после XX съезда КПСС, когда на Западе был опубликован закрытый доклад «О культе личности и его последствиях», Фаст вступил в пору мучительных идеологических метаморфоз. Именно тогда он осознал, что неоднократно становился свидетелем и даже участником событий, которые должны были ускорить его выход из компартии США. На этот шаг, откровенно запоздалый и случившийся лишь в 1957 г., писателя должно было сподвигнуть и советское решение «еврейского вопроса».

На Западе дискуссии о судьбе еврейских советских писателей велись как публично, так и кулуарно, начиная с 1949 г. Примером открытого разговора на эту тему может служить Вальдорфская (Уолдорфская) конференция 1949 г., на которой журналист Мери Маккарти пыталась навести справки о местонахождении руководства Еврейского антифашистского комитета (Ицика Фефера, Переца Маркиша, Давида Бергельсона) у А. Фадеева – главы советской делегации. Присутствовавшие на секции Фаст и другие «друзья СССР» сгорали от стыда перед гостями конференции и боялись, что такие откровенные вопросы будут расценены как провокация.

Буквально через месяц, в апреле 1949 г. Фаст становится инициатором приватной беседы с А. Фадеевым. От лица еврейской секции КП США он должен был предъявить советской компартии обвинения в антисемитизме. В частности, Фаст хотел узнать, зачем в скобках рядом с русифицированными нужно было указывать исконные фамилии еврейских писателей, и почему обвинения в космополитизме выдвигаются только в отношении одной национальности. Все расспросы Фадеев безапелляционно оборвал, заявив: «В Советском Союзе нет антисемитизма»². 

Вновь навести справки об исчезнувших еврейских писателях Фасту довелось только в 1955 г., когда между США и СССР возобновилась практика культурных обменов и в Америку прибыла советская писательская делегация во главе с Борисом Полевым. На приветственной вечеринке, организованной прогрессивными деятелями культуры, состоялся разговор Фаста и Полевого о еврейском писателе Льве Квитко, убитом в 1952 г. Полевой настаивал, что Квитко «жив и часто встречается ему, будучи соседом по дому»³. Обрадованный и успокоенный, Фаст поверил своему другу и отмел подозрения, посчитав их очередной антисоветской клеветой.

После XX съезда КПСС Фаст, как и многие его единомышленники, был повергнут в смятение. В «DailyWorker» стали появляться письма читателей, а также статьи от редакции с требованиями объяснить, как сталинские преступления «могли произойти, какими ложными теориями оправдывались, как были наказаны виновники, что было сделано для того, чтобы исправить ошибки»⁴.

Примкнув к фракции Дж. Гейтса, Фаст начал вести регулярную колонку «Текущие события».  В своей статье от 26 апреля 1956 г. он впервые обратился к табуированной теме советского антисемитизма, предложив краткий экскурс в теорию «космополитизма». Следуя логике сталинских идеологов, Фаст заключал:

Хотя на первый взгляд космополитизм мог казаться практическим воплощением интернационализма, нас уверяли, что интернационализм превращается в свою противоположность, если его исповедают люди с буржуазными устремлениями и презрением к советской цивилизации. Справедливости ради надо сказать, что в этом подходе было зерно истины — зерно, которое превращалось в гигантскую и опасную гору бессмыслицы⁵.

Фаст настаивал, что космополитизм евреев – нации, разбросанной по лицу Земли, впитавшей в себя традиции многих культур, имел историческое обоснование, и был ни плох, ни хорош, ровно, как и «отдаленность Шетландских островов не была ни плоха, ни хороша сама по себе»⁶. Немного позже преступный и абсурдный характер кампании по борьбе с космополитизмом станет для Фаста очевидным, бесспорным и не требующим логических доказательств. 

В июне 1956 г. «New York Times» обнародовала секретный доклад Хрущева – «странный и страшный» документ, в котором, по словам Фаста, перечислялись «позорные для каждого цивилизованного человека факты варварства и трусливой кровожадности»⁷. На страницах «Daily Worker» Фаст незамедлительно выступил с покаянной статьей, признав, что лично знал о притеснениях евреев в СССР, но оправдывал эту несправедливость «социалистическим строительством»⁸.

Принимая во внимание, что левое движение в Америке было значительно деморализовано открытыми Хрущевым фактами, советская сторона «отнеслась с чувством большой терпимости»⁹ к резким высказываниям Фаста. Однако в феврале 1957 г. Фаст согласился дать эксклюзивное интервью журналисту газеты «New YorkTimes» Гарри Шварцу. В этом интервью Фаст впервые сообщил о своем решении покинуть ряды компартии, подчеркнув, что на этот шаг его подтолкнула процветавшая в СССР юдофобия¹⁰. Себя же Фаст назвал «жертвой самого невероятного мошенничества». Обманутый, он по ошибке защищал «кровавую баню», в которой погибли тысячи честных и невинных людей.

Объясниться с коллегами по компартии и читателями левых взглядов Фасту довелось в марте 1957 г., когда на страницах журнала «Mainstream» вышла его скандальная статья «Мое решение». В ней Фаст изобличал Эренбурга, которого раньше называл не иначе как «вождем мирового движения борьбы за мир»¹¹. Теперь же Фаст заклеймил его как предателя, молчаливо наблюдавшего за кампанией против космополитизма:

Я хорошо помню жестокий моральный приговор, который советский писатель Илья Эренбург вынес нацистам, да и приговор американцам был не менее жесток. Эренбург узнал о содержании «секретного доклада», но мы напрасно ждали его гнева, его праведной ярости или его морального негодования. Странно, но человек, который наблюдал и осуждал нацизм во время Второй мировой войны, очевидно, не посчитал поводом для протеста убийства еврейских писателей, поэтов и журналистов. Сам Эренбург – еврей, выжил, поскольку, очевидно, в Советском Союзе существует разновидность «почетного арийца»¹².

Ровно через полгода после публичных заявлений Фаста о разрыве с компартией в советской печати началась кампания, направленная против «ренегата». В августе 1957 г. в «Литературной газете» появилась статья «Дезертирство под огнем», а в январе 1958 г. «Говард Фаст – псаломщик ревизионизма» Н. Грибачева. Примечательно, что, обвиняя Фаста во всех грехах, авторы этих разгромных статей подчеркивали особое, пристрастное отношение писателя к представителям «одной национальности». «Не марксист, не интернационалист, а воинствующий сионист» – такой ярлык Грибачев навесил на Фаста за то, что тот «пожалел Бен-Гуриона, но при этом не нашел ни одного слова жалости для убитых, сгоревших заживо, погибших под обломками Порт-Саида женщин, стариков, детей»¹³. Таким образом, парой росчерков пера Грибачев превратил Фаста из «друга СССР» в «оголтелого национал-шовиниста», который поддерживает Израиль в войне с Египтом и проливает слезы по Квитко и Пфефферу, забывая о жертвах сталинского режима среди русских, белорусов, украинцев, грузин, армян.

Фаст в ответ отметил, что «безобразная ругань», изливавшаяся со страниц «Литературной газеты», отдавала антисемитским душком. В эссе «Вопрос идентичности» он писал:

…в отличие от Стейнбека, Силоне, Жида, Пристли, которых в свое время поливали грязью, риторика ненависти в отношении меня базировалась на том факте, что я был евреем. Мое предательство было еврейским предательством, моя коварность была еврейской коварностью¹⁴. 

И все же Фаст проводил четкое различие между русским и немецким антисемитизмом. По его мнению, целью нацистов в Германии было физическое уничтожение евреев, поскольку принадлежность к этому народу они определяли «цветом крови», передававшейся даже пятому поколению. Напротив, в СССР антисемитизм не был связан с расовыми теориями, но обусловливался идеологическими установками. В Советском Союзе евреи могли рассчитывать на безопасность и даже на хорошие карьерные перспективы при условии, что они откажутся от своей национальной идентичности, как это сделали Эренбург и Гроссман – писатели еврейского происхождения, обласканные начальством и занимавшие крупные посты при Сталине.

В посткоммунистический период своего творчества, когда все связи с СССР были разорваны, Фаст решил вдумчиво и беспристрастно разобраться в том, что же составляло сущность «еврейского вопроса» в СССР. Однозначного ответа Фаст, конечно, не нашел. Однако по мере поисков он примерил на себя множество ролей – жертвы дезинформации, молчаливого свидетеля, морально избирательного интеллектуала, послушного партийной дисциплине коммуниста и, наконец, защитника еврейских писателей, борца против теории космополитизма. Результатом размышлений Фаста стали две его автобиографические книги –  «Голый бог» (1957) и «Как я был красным» (1990), в которых поведал публике о сложных решениях и моральных дилеммах, сопровождавших его на всем пути творческой и идеологической эволюции. 

Примечания

¹ Г. Фаст – Б. Полевому. 24 мая 1956 г. РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 26. Ед. хр. 3824.

² Fast H. Being Red.Boston: Houghton Mifflin. 1990. P. 218.

³ Fast H. Naked God. New York: Frederick A. Praeger, Inc., 1957. P. 194.

⁴ Grievous Deeds // Daily Worker. 1956. April 13.

⁵ Fast H. Cosmopolitanism // Daily Worker. 1956. April 26.

⁶ Ibid.

⁷ Fast H. Man’s Hope // Daily Worker. 1956. June 12.

⁸ Ibid.

⁹ Записка Б. Полевого, А. Чаковского в ЦК КПСС. 11 февраля 1957. Цит. по: Петров А. «Эх, Говард!» (История одного неотправленного письма) // Знамя. 1992. № 8. С. 164.

¹⁰ Schwartz H. Reds Renounced by Howard Fast // New York Times. 1957. February 1.

¹¹ Г. Фаст— А. Чаковскому. 19 мая 1955 г. РГАЛИ. Ф. 1573. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 35.

¹² Fast H. My Decision // Masses and Mainstream. 1957. March. «Почетный ариец» - нацистский термин, обозначавший человека неарийского происхождения, имевшего заслуги перед государством.

¹³ Грибачев Н. Говард Фаст – псаломщик ревизионизма // Литературная газета. 1958. 30 января.

¹⁴ Fast H. A Matter of Validity // Midstream. 1958. Vol. 4. P. 7-17.

Ольга Ивановна Щербинина, кандидат филологических наук, младший научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, Москва, Россия. E-mail: olga-scherbinina24@mail.ru.

Olga I. Shcherbinina, PhD, Junior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia. E-mail: olga-scherbinina24@mail.ru