А. Н. Варламов
(писатель, профессор
филологического ф-та
МГУ им. М. В. Ломоносова).
Феномен ненаучной писательской биографии
Нынешний интерес к биографиям русских писателей ХХ века едва ли нуждается в пространном объяснении. Одним из немногих реальных достижений нашего времени стала возможность свободно изучать историю, долгое время находившуюся под идеологическим запретом и оттого в значительной мере для нас неизвестную, либо трактуемую односторонне, политизированно. Биографии писателей представляют особый интерес по той причине, что позволяют увидеть и историю литературы, и историю страны сквозь призму личности, ее судьбы и собственного осмысления этой судьбы. Писатели, поэты, критики ХХ века в своих письмах, дневниках, мемуарах, записных книжках, в автобиографической прозе оставили немалое количество письменных свидетельств, показывающих всю сложность и неоднозначность русского пути последних времен. И понятно, что острый интерес к писательской биографии почувствовали, в первую очередь, сами современные писатели. Отсюда появление книг Дмитрия Быкова о Пастернаке и Окуджаве, Захара Прилепина о Леонове, Павла Басинского о Горьком и уходе из Ясной Поляны Льва Толстого и ряда других, в том числе готовящихся к изданию. (Например, Сергей Шаргунов пишет биографию А. А. Фадеева). Но не только их. В любом крупном книжном магазине нетрудно приобрести «Анти-Ахматову», «Анти-Цветаеву», «Маяковского без глянца» и пр. - сочинения, которые, кажется, именно для того и написаны, чтобы подтвердить сказанное некогда Пушкиным в письме к Вяземскому: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава Богу, что потеряны. (…) Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. (…) Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».
В этом смысле биографии известных русских писателей (причем, именно известных, вряд ли широкую публику увлекла бы книга «Борис Зайцев без глянца» при том, что имя этого писателя едва ли нуждается в «оправдании») оказались на пересечении самых разных интересов – культурных, идеологических, коммерческих. Ахматова сегодня – это товар, вопрос лишь в том, как он упакован, и с точки зрения рынка, чем скандальнее и желтее эта упаковка, тем ходче товар идет.
Все это более чем понятно и спорить о том, что хуже, идеологический отдел ЦК или рынок, можно до бесконечности. Сложнее понять другое. Отчего жанр писательской биографии избегает в наши дни академическая наука? Почему не появляются научные биографии ключевых фигур русской литературы ХХ века, при том что именно эти работы могли бы расставить точки над «и»? Ведь если говорить о временах не столь давних, ученые сделали на этом поле немало. Достаточно назвать книги М. О. Чудаковой о Булгакове, В. В. Кожинова о Тютчеве, Ю. М. Лотмана о Пушкине, замечательно сочетающие научный стиль с занимательностью и в хорошем смысле этого слова доступностью.
Сегодня таких книг нет или почти нет, и впечатление такое, что «поле боя» академическая наука уступила, и со стороны наблюдает за тем, как на нем сражаются дилетанты. А между тем вопрос о взаимодействии собственно писательского академического и творчества на этой почве имеет свою занимательную историю. Достаточно вспомнить, сколь велик был и в русской литературе, и в русской науке интерес к фигуре Пушкина, и особенно остро это взаимодействие литературоведения и писательского творчества сказалось в 20-30-е годы, когда о Пушкине писали не только признанные пушкинисты, но и Ахматова, Цветаева, Ходасевич, Тынянов, Андрей Платонов, Вересаев, Булгаков.
В этом смысле очень любопытен опыт сотворчества Булгакова и Вересаева во время их совместной работы над пьесой о Пушкине в середине 30-х годов. В. В. Вересаев, выпустивший незадолго до того свою знаменитую работу «Пушкин в жизни», выступал здесь скорее с позиций научных, доказывая Булгакову, что сочиненные им образы не историчны. Булгаков в ответ заявил о приоритете драматургических критериев над научными и обвинил современную ему пушкинистику в том, что она не является наукой. Итог разногласий двух писателей хорошо известен: Вересаев от совместной работы отказался, и пьеса была закончена одним Булгаковым. Но вот вопрос: можно ли считать это победой незаконного, по выражению Б. Пастернака, Булгакова над законным Вересаевым? Пожалуй, нет. С точки зрения издательской и постановочной судьбы «Пушкина в жизни» и «Последних дней» более востребованным оказался все-таки выполненный Вересаевым монтаж. Документ все равно оказывается убедительнее текста, а известное высказывание Юрия Тынянова о том, что он начинает писать там, где заканчивается документ, скорее все-таки следует считать исключением. Точнее – здесь тот случай, когда автор пусть если не тождественен своему герою, но по меньшей мере с ним сопоставим. И получается так, что в сознании читателей Вазир-Мухтар заслоняет Грибоедова, а Кюхля Кюхельбекера. Но для того, чтобы стало так, надо быть Тыняновым.
Нечто подобное можно сказать и про написанные в достаточно субъективной манере работа Марины Цветаевой «Мой Пушкин» или статьи Андрей Платонова «Пушкин – наш товарищ» и «Пушкин и Горький», которые гораздо больше сообщают нам об авторах этих сочинений, нежели об их герое. И интересны они, таким образом, в первую очередь потому, что написаны людьми такого масштаба, который в современной литературе отсутствует. С этой точки зрения, «цветаевский» путь создания моего Булгакова, Пастернака, Платонова, самой Цветаевой и пр. едва ли может быть сегодня продолжен, и даже самые яркие и успешные писатели наших дней это понимают. Неслучайно прозаик и поэт Дмитрий Быков в своих биографических сочинениях смиренно идет за фактами, а свою писательскую «похоть» удовлетворяет в прозе (напр., образы литераторов серебряного века в романе «Остромов, или ученик Чародея).
Что же касается академической науки, то она, к сожалению, не только отмалчивается, но в отдельных случаях с ней происходят процессы, подобные тому, что мы имеем в случае с «Анти-Ахматовой». В качестве примера можно привести статью М. О. Чудаковой «Материалы к биографии Е. С. Булгаковой», опубликованную в десятом выпуске «Тыняновского сборника» в 1998 году. В этом труде, который без особой натяжки можно было бы назвать «Анти-Булгакова», известная исследовательница, не имея никаких серьезных доказательств, но прибегая к весьма сомнительным методам, чтобы раздобыть хоть какие-то, фактически обвиняет жену Михаила Булгакова в тайном сотрудничестве с органами НКВД. С одной стороны, казалось бы, любой ученый имеет право на догадку, гипотезу, с другой, когда это касается конкретных людей с живой биографии, подобные догадки представляются сомнительными с нравственной стороны дела. То обстоятельство, что статья была опубликована в малотиражном научном сборнике, сути дела не меняет: уже некоторое время спустя ее появления журналисты подхватили это открытие как сенсацию и новое слово в булгаковедении, и этот шлейф тянется поныне: публика хочет, чтобы дело обстояло именно так. Да и сама Мариэтта Омаровна в интервью иностранной прессе высказалась на сей счет весьма определенно: да, шпионила, пусть и из благих побуждений.
Вообще, если говорить собственно об этой, очень драматической странице истории русской литературы ХХ века «писатели и власть», «писатели и НКВД», то здесь мы видим и острый читательский интерес, и широкое поле для спекуляций, и множество исследовательских лакун. Ученые, архивисты могли бы сказать свое слово, но за редким, хотя и очень важным исключением (донесения агентов ОГПУ-НКВД, касающиеся Андрея Платонова – этот материал был опубликован и тщательно прокомментирован в одном из сборников ««Страны философов» Андрея Платонова»), подобного не происходит.
А между тем еще в начале 90-х годов прошлого века, когда архивы бывшего КГБ были максимально открыты, в них отправился работать писатель, поэт Виталий Шенталинский, который в течение нескольких лет изучал следственные дела Булгакова, Пильняка, Бабеля, Цветаевой, Мандельштама, Платонова, Ахматовой и др. авторов. Итогом его исследований стал ряд журнальных публикаций и книг (в частности, «Донос на Сократа»), которые чрезвычайно благородны по замыслу, но, скажем так, не очень научны и строги по исполнению, поскольку автор просто не обладает необходимыми навыками работы с документами и, по собственному признанию, очень торопился. В итоге был упущен шанс (сейчас в архивах ФСБ работать гораздо труднее), который мог бы позволить заполнить важные лакуны.
И последнее, в продолжение темы, касающееся Платонова и НКВД. В 1994 году в «Литературной газете» был напечатан мемуар Льва Разгона «Отрок Платон», в котором сын Платонова был фактически оклеветан. Эта клевета была убедительно опровергнута исследовательницей Л. Сурововой в статье «Семейная трагедия Андрея Платонова», опубликованной в «Архиве Платонова» в 2010 году, и одновременно с этим вновь подхвачена в монументальном труде Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели», вышедшим в том же году в издательстве «Эксмо». Плюрализм налицо и, казалось бы, читатель сам волен сравнивать и выбирать, только вот одно издание массовое, популярное (насколько это в наши дни возможно), а второе научное, и тираж его в пять раз меньше.
Так, в общественном сознании снова мифология побеждает истину, суровая борьба за создание реального образа истории русской литературы продолжается, и от академической науки многое зависит, каким будет ее исход.