А.В. Голубцова

Итальянский неоавангард в журнале «Новый мир»: советская рецепция и итальянская дискуссия

Исследование выполнено в ИМЛИ РАН за счет гранта Российского научного фонда № 23-28-00764 «Западный неоавангард 1950-1970-х гг. в советской науке и критике», https://rscf.ru/project/23-28-00764/

В статье анализируется дискуссия, развернувшаяся в итальянской прессе вокруг статьи переводчика, консультанта иностранной комиссии Союза писателей по итальянской литературе Георгия Брейтбурда «Итальянский „новый авангард“». Статья, посвященная итальянскому неоавангардному объединению «Группа 63» и опубликованная в журнале «Новый мир» в 1967 г., содержала резко критическую оценку группы и вызвала широкий международный резонанс. Она носила очевидно пропагандистский характер, однако в то же время стала одной из самых информативных советских публикаций о «Группе 63» и внесла свой вклад в популяризацию итальянского неоавангарда в СССР.

Ключевые слова: итальянский неоавангард, Группа 63, «Новый мир», рецепция, Георгий Брейтбурд.

A.V. Golubtsova

Italian Neo-Avant-Garde in “Novy Mir”: Soviet Reception and Italian Discussion

The research was carried out at the Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences with the financial support of the Russian Science Foundation grant № 23-28-00764 “Western Neo-Avant-Garde of the 1950s-1970s in Soviet Literary Studies and Criticism”, https://rscf.ru/project/23-28-00764/

Abstract: The study deals with the discussion in Italian press, which followed the publication of the article “Italian New Avant-Garde”, written by Georgy Breitburd, translator, consultant on Italian literature at the Foreign Commission of the Union of Soviet Writers, one of the key figures in Soviet-Italian cultural relations. The article  published in “Novy Mir” (March 1967) and dedicated to Italian Neo-Avant-Garde “Group 63”, judged the group rather harshly and caused a large international response. Although it was a work of open propaganda, Breitburd’s writing became one of the most informative Soviet publications about “Group 63” and contributed greatly to the popularity of  Italian Neo-Avant-Garde in the USSR. 

Кeywords: Italian Neo-Avant-Garde, Group 63,“Novy Mir”, reception, Georgy Breitburd.

            В третьем, мартовском номере журнала «Новый мир» за 1967 г. была опубликована статья под названием «Итальянский „новый авангард“», написанная переводчиком Георгием Брейтбурдом. Статья была посвящена истории и художественной практике «Группы 63» — итальянского неоавангардного объединения, основанного в 1963 г. и распавшегося в конце 1960-х гг. Ранее, начиная с 1964 г., в советской периодике — главным образом, в журнале «Иностранная литература» — уже появлялись короткие упоминания группы, а в 1966 г. в «Иностранной литературе» вышла большая статья итальянистки Цецилии Кин «Литературная алхимия»¹, специально посвященная группе и резко критически оценивающая ее деятельность. Итальянский неоавангард стал далеко не первым неоавангардным течением, привлекшим внимание советской критики: еще в конце 1950-х гг. в прессе («Иностранной литературе», «Новом мире», «Литературной газете») стали один за другим появляться материалы о другом важном неоавангардном явлении — французском «новом романе», который также оценивался в сугубо негативном ключе. Публикации об итальянском неоавангарде, в том числе и статья Брейтбурда, встраиваются в тот же ряд — советские критики обращают в адрес «Группы 63» стандартные обвинения, ранее звучавшие в адрес «нового романа»: авторов упрекают в «формализме», «декадентстве», отрыве от реальной действительности, отказе от целостной концепции личности, антигуманизме и пессимизме. И все же публикация в «Новом мире», несмотря на шаблонность критических аргументов, оказывается наиболее информативным на тот момент, но и наиболее острым и резонансным высказыванием о «Группе 63» в советской прессе. 

            Георгий Брейтбурд был одной из ключевых фигур в истории русско-итальянских культурных контактов 1950-1960-х гг. — переводчиком, критиком, консультантом по итальянской литературе Иностранной комиссии Союза писателей СССР,. В качестве переводчика он сопровождал в поездках по Советскому Союзу целый ряд итальянских писателей, сам неоднократно ездил в Италию в составе официальных делегаций. В РГАЛИ хранится его обширная переписка с итальянскими авторами, как на личные, так и на деловые темы — об обмене книгами, издательских проектах и т.д.² Из писем и других документов (рецензий и отчетов) следует, что Брейтбурд играл значимую роль в советской издательской политике: он не только занимался переводами, но и принимал активное участие в отборе итальянских произведений для последующего издания, в организации публикаций и рецензировании. Его литературные вкусы и идеологические принципы вполне соответствуют позиции официального советского литературоведения: он поддерживает дружеские отношения с «прогрессивными» писателями-реалистами, в то же время знакомится и с экспериментальными течениями, но при этом резко критикует авангардную литературу (которую советская критика традиционно именует «модернистской» и «декадентской», фактически используя эти характеристики как синонимичные, не столько в терминологическом, сколько в оценочном смысле). Об эстетических и идейных позициях Брейтбурда недвусмысленно свидетельствует и его публикация в «Новом мире».

            Брейтбурд подробно очерчивает историю создания группы, но факты, изложенные в статье, трактуются в ракурсе, заданном предыдущими публикациями — прежде всего, статьей Цецилии Кин и многочисленными материалами о «новом романе». «Группа 63» предстает как явление сугубо медийное, внутренне пустое и обязанное своей славой исключительно усилиям прессы³. Эта характеристика, сразу же задающая модус восприятия группы, поддерживает главный вывод статьи: неоавангард, по видимости призванный бороться с обществом потребления, в сущности, сам представляет собой порождение и инструмент капиталистической системы. Особая значимость этого тезиса обусловлена тем, что неоавангард изначально ставил своей целью подрыв основ сложившегося «буржуазного» общества, хотя, в отличие от исторического авангарда начала ХХ в., отвергал принцип «прямого действия» и был ориентирован на дискредитацию и разрушение конвенционального языка, что, в свою очередь, должно было привести к изменению привычных моделей мышления: «...отличительной чертой, общей для всех членов группы, с самого начала была убежденность, что между идеологией и языком существует взаимосвязь настолько тесная, что она должна ясно проявляться и декларироваться в любой момент, и что в конечном счете изменения идеологии – это то же самое, что изменения языка»⁴. Неоавангард опирался на левые идеологии — прежде всего, неомарксизм Франкфуртской школы и французский структурализм (и, позже, постструктурализм), многие участники «Группы 63» придерживались марксистских взглядов и были членами итальянской Компартии. Именно эта мнимая идеологическая близость заставляет Брейтбурда так настойчиво подчеркивать чуждость неоавангардных идей «подлинному» марксизму.

            Брейтбурд отказывает «Группе 63» в оригинальности — обвинение, особенно болезненное для авангардного течения: неоавангардисты изображаются как эпигоны Теодора Адорно и французских структуралистов, русских формалистов и литераторов из круга журнала «Тель Кель», близких «новому роману». Резкой критике подвергаются нападки неоавангарда на «традиционалистов», или тех, «кого принято называть сегодняшними критическими реалистами»⁵, и прежде всего — на Альберто Моравиа, который в Италии тех лет действительно воспринимался как живое воплощение литературного мэйнстрима и классик литературы неореализма — по мнению неоавангардистов, устаревшей и чрезмерно идеологизированной.

            Подчеркивая чуждость «Группы 63» подлинному марксизму, Брейтбурд в полемических целях сосредотачивает свое внимание на одной проблеме — отношении неоавангарда к идеологии, утверждая, что «для большинства представителей неоавангарда характерно вообще отрицание какой-либо роли идеологии в искусстве и литературе»⁶. При этом автор статьи радикально упрощает картину, сводя весь спектр позиций, сосуществовавших в рамках группы, к позиции одного из ее членов — критика Анджело Гульельми, который видел задачу неоавангарда в развенчании любых идеологий как заведомо ложных. Между тем, в рамках группы существовало как минимум три тенденции: одна, предполагавшая социально-политическую ангажированность неоавангарда, была сформулирована Э. Сангвинети, вторая, упомянутая Брейтбурдом, — А. Гульельми, третий, «средний» путь ассоциировался с именем Р. Барилли⁷. Трудно сказать, в какой степени это искажение было сознательным решением автора, в какой — результатом «инерции мышления», неосознанным следованием привычным рецептивным моделям. Как бы то ни было, радикально упрощая картину теоретических дискуссий в рамках «Группы 63», Брейтбурд вольно или невольно вводил читателя в заблуждение, создавая ложное впечатление о неоавангарде как о «литературе, замкнутой в пределах лингвистического эксперимента <…> и лежащей вне мировоззрения»⁸.

            Статья Брейтбурда вызвала бурную реакцию в итальянской прессе, что объясняется не только актуальностью затрагиваемых в ней проблем (таких, как отношения литературы и реальности, новаторство и традиция, авторская ангажированность, место художественного творчества и роль интеллектуала в современном массовом обществе), которые в Италии активно обсуждались на протяжении 1950-х и 1960-х гг., сначала в контексте неореализма, затем — неоавангарда. Немалую роль сыграла личность самого автора, и печатный орган, в котором появилась публикация, — в пользу этого свидетельствует тот факт, что уже упоминавшаяся более ранняя статья Ц. Кин в «Иностранной литературе» практически не вызвала отклика в итальянской прессе. В тот период интерес итальянской критики к «Новому миру» подогревался представлением об оппозиционности журнала, а также кампанией против него, развернувшейся в советской прессе в 1966-1967 годах⁹.

            Усилиями редакции газеты «Унита», официального печатного органа итальянской Компартии, был оперативно выполнен перевод статьи. Он был полностью опубликован в первом номере неоавангардного журнала «Квиндичи» (Quindici) под названием «Полемика ”Нового мира” против Группы 63»¹⁰. В кратком предисловии к переводу редакторы журнала — члены «Группы 63», лично принимавшие участие в описанных в статье дискуссиях, — отмечают ряд фактических ошибок, присутствующих в публикации: автор выдергивает из контекста и произвольно обрывает цитаты, неверно указывает авторство ряда высказываний. Помимо сознательных искажений и путаницы, авторы предисловия упрекают советского критика в чрезмерном упрощении и поверхностности, и в этом они не одиноки: те же обвинения адресуют Брейтбурду практически все итальянские участники  дискуссии.

            Номер «Квиндичи» датирован июнем 1967 года, но итальянские интеллектуалы явно имели возможность ознакомиться с переводом до его официальной публикации, о чем свидетельствуют многочисленные отклики на статью, появившиеся в коммунистической прессе еще в мае. Первой развернутой итальянской реакцией (не считая коротких новостных сообщений о выходе статьи) стала опубликованная 17 мая в газете «Унита» рецензия¹¹, автор которой, критик и переводчик Микеле Раго, не просто передает содержание текста, но и вступает с ним в полемику, критикуя автора за догматическую трактовку марксизма, нарочито упрощенное представление об итальянских политических и культурных дискуссиях и обилие внутренних противоречий (советский критик сводит все многообразие идеологических позиций в Группе 63 к одной крайней точке зрения и тут же отмечает «неоднородность» теоретических позиций в неоавангарде, упрекает неоавангард в «антиидеологичности» и одновременно в приверженности к ультралевым взглядам «китайских хунвэйбинов» и поддержке неокапитализма). 

            Широкая дискуссия разворачивается на страницах коммунистического журнала «Ринашита» (Rinascita). В №20 (19 мая 1967) под общим заголовком «По поводу статьи Георгия Брейтбурда в “Новом мире”» опубликованы выступления влиятельных интеллектуалов — журналистов и критиков Марио Спинеллы и Джан Карло Ферретти и поэта Джованни Джудичи, которые также в один голос обвиняют советского критика в излишнем упрощении и недостаточном знакомстве с итальянским культурным контекстом¹². Дискуссия продолжается в следующих номерах журнала, 21-м и 22-м (26 мая и 2 июня 1967), высказываниями критиков Энцо Сичильяно¹³ и Джансиро Ферраты¹⁴, которые соглашаются с советским критиком в том, что неоавангард до некоторой степени потерпел неудачу, не сумев реализовать свой революционный потенциал, однако вновь указывают на ограниченность и упрощенность рассуждений Брейтбурда.

            Статья вызывает такой резонанс, что Брейтбурд, вероятно, не ожидавший подобной редакции, решает ответить на критику: 16 июня «Ринашита» публикует его ответное письмо¹⁵. Автор указывает на отсутствие в его статье резкого противопоставления неоавангарда и неореализма, однако этот тезис заведомо неверен: Брейтбурд действительно с осторожностью оперирует понятием «неореализм», предпочитая называть оппонентов неовангарда «традиционалистами», но акцент на вопросе писательской ангажированости (вышедшем на первый план именно в неореалистической литературе) и сам контекст итальянской литературной полемики 1950-х — 1960-х гг. неизбежно приводят читателя (в особенности итальянского) к убеждению, что под неопределенным термином «традиционалисты» подразумеваются, в первую очередь, неореалисты. Возражения Брейтбурда оказываются столь очевидно несостоятельными, что один из участников полемики, Джанкарло Ферретти, считает необходимым продолжить дискуссию в следующем номере журнала (23 июня 1967), справедливо замечая, что советский критик явно лукавит — хотя бы в вопросе употребления термина «неореализм»¹⁶.

            Отзыв Брейтбурда привлекает внимание и центристской прессы, хотя и в значительно меньшей степени. 18 мая 1967 года критик Костанцо Костантини в столичной газете «Мессаджеро» (Il Messaggero) критикует неоавангард за вторичность, художественную несостоятельность и неспособность отразить реалии современного индустриального мира, подкрепляя свои тезисы ссылками не только на итальянские источники, но и на статью Г. Брейтбурда в «Новом мире»¹⁷. Статья в «Мессаджеро» интересна прежде всего тем, что, в отличие от большинства итальянских отзывов на советскую публикацию, не представляет ее как событие в литературном мире: по мнению Костантини, доводы Брейтбурда «входят в старый репертуар аргументов против авангарда» и таким образом не просто органично встраиваются в контекст итальянских литературных дискуссий, но и кажутся критику тривиальными, не содержащими ничего неожиданного или заслуживающего обсуждения.

            Радикально иную трактовку предлагает журналист Франческо Гризи в одном из редких образцов «критики справа» — опубликованной 5 июня 1967 года рецензии «Группа 63 и ”Новый Мир“» в газете «Дискуссьоне» (Discussione), связанной с Христианско-демократической партией¹⁸. Гризи, в отличие от Костантини, особо подчеркивает «советскую» специфику статьи: он оказывается единственным из участников дискуссии, кто прямо обвиняет Брейтбурда в предвзятости и выполнении «госзаказа» («Георгий Брейтбурд <...> с дотошностью судебного секретаря просто выполняет свой долг»). Гризи называет его доводы против неоавангарда абсурдными и заодно припоминает советскому критику его недавнюю поддержку дела Синявского и Даниэля. В сущности, публикация в «Новом мире» служит Гризи лишь поводом для критики марксизма как доктрины, ограничивающей развитие современной культуры, и марксистских интеллектуалов, неспособных «выработать самостоятельную эстетическую и культурную перспективу вне официальной линии партии» и сводящих искусство к соображениям революции и классовой борьбы.

            Сам Брейтбурд, отвечая на итальянские отзывы, отрицает пропагандистский характер своей публикации, утверждая, что она носит исключительно информационный характер¹⁹ и призвана лишь сообщить советскому читателю о малоизвестном литературном явлении. Однако откровенная тенденциозность текста явно указывает, что автор ставил перед собой и другую цель — сформировать у читателей отрицательное отношение к неоавангарду и «Группе 63». Пропагандистская направленность текста особенно четко прослеживается в статье Брейтбурда «Белая полоса в пустыне» в коллективной монографии «Неоавангардистские течения в современной литературе 1950-60 гг.»²⁰: первоначально статья с этим названием, посвященная критике западного искусства в целом, была опубликована в «Новом мире» в 1971 году, однако при подготовке монографии она была серьезно переработана — в том числе в нее почти целиком вошла статья «Итальянский „новый авангард“». В результате критика «Группы 63» здесь встраивается в более широкий идеологический контекст, что приводит к усилению политического звучания. В 1967 году единственным намеком на политические события была аналогия между «Группой 63» и китайскими хунвэйбинами, а спустя пять лет Брейтбурд, выступая против авангардных «провокаций», одновременно критикует анархизм и некритически воспринятый западными интеллектуалами маоизм: в этих пассажах отчетливо звучит «эхо» протестов 1968-1969 гг. Таким образом, неоавангард и политические выступления конца 1960-х здесь противопоставляются как два разных ответа на кризис капиталистической системы, при этом как «негативная», «нигилистическая», так и «позитивная» реакция оказываются равно подвержены пагубному влиянию анархистских и маоистских идей. 

            Несмотря на то, что изначально статья в «Новом мире» носила в значительной степени пропагандистский характер и, будучи обращенной к советской аудитории, решала внутренние идеологические задачи, итальянские интеллектуальные круги восприняли ее как приглашение к содержательной дискуссии. При всем разнообразии реакций, от доброжелательных до откровенно критических, большинство участников полемики, независимо от политических взглядов, упрекают автора статьи в чрезмерном упрощении, односторонности подхода, внутренней противоречивости и искажении фактов. При этом, в отличие от «правого» журналиста, интеллектуалы левого толка, поддерживающие СССР и, вероятно, питающие уважение лично к Брейтбурду, не обвиняют его в предвзятости и идеологическом заказе, а недостатки статьи объясняют «недопониманием» и недостаточной осведомленностью. Однако широкий круг знакомств Брейтбурда в среде итальянских интеллектуалов, его активная переписка с ними и многочисленные ссылки на итальянские источники в самой статье дают повод усомниться в этом. Даже если советский критик действительно не был в полной мере осведомлен об итальянских литературных дискуссиях 1950-х — 1960-х гг., в значительно большей степени на полемический тон статьи повлияли личные вкусы ее автора, который в своих публикациях неоднократно в крайне резком тоне высказывался об экспериментальной литературе. Кроме того, статья Брейтбурда, в которой критика конкретного литературного феномена предстает как частный случай более общего противопоставления реализма и авангардного «формализма», очевидно, является частью официального курса советской культурной политики. 

            С другой стороны, нельзя отрицать, что публикация действительно содержала ценную информацию об итальянском неоавангарде — в том числе, включала в себя несколько цитат из неоавангардной поэзии и драмы, дающих некоторое представление о художественных поисках «Группы 63». После выхода статьи Брейтбурда группа и отдельные ее представители стали значительно чаще упоминаться на страницах советской прессы, а отдельные образцы неоавангардной поэзии появлялись в составе подборок и антологий. Возможно, продлись период «легитимации» несколько дольше, итальянский авангард в советской прессе разделил бы судьбу «нового романа», который начиная с середины 1960-х гг. активно переводился и публиковался — причем не только в качестве иллюстраций к тезису о «кризисе» западной культуры, но и с вполне доброжелательными и даже хвалебными рецензиями. Но на это просто не хватило времени. Однако распад «Группы 63» в 1968 г. и смерть Брейтбурда в 1976 г. оборвали этот процесс. В советских публикациях 1970-х гг., посвященных итальянской литературе, неоавангард либо не упоминается вовсе, либо характеризуется как «пройденный этап», как феномен, утративший актуальность, а переводы неоавангардных текстов носят спорадический характер и остаются крайне немногочисленными. Если «новый роман» представлен на русском языке внушительным корпусом текстов, то проза, поэзия и драматургия итальянского неоавангарда, за редчайшими исключениями, не публикуются ни в СССР, ни в постсоветской России, и до настоящего времени остаются достоянием узкого круга специалистов-филологов.

Примечания

¹ Кин Ц. Литературная алхимия // Иностранная литература. №1. 1966. С. 199-208.

² РГАЛИ. Ф.2820 «Брейтбурд Георгий Самсонович (1921-1976) — переводчик, 1813 — 1975 гг.».

³ Брейтбурд Г.С. Итальянский «новый авангард» // Новый мир. 1967. №3. С. 220.

⁴ Asor Rosa A., Abruzzese A. Cultura e società del Novecento: Antologia della letteratura italiana. Firenze: La Nuova Italia, 1981. Р. 813.

⁵ Брейтбурд Г.С. Итальянский «новый авангард». С. 221.

⁶ Там же. С. 221.

⁷ Цит. по: Barilli R., Guglielmi A. Introduzione (1976) // Gruppo 63. L’Antologia a cura di Nanni Balestrini e Alfredo Giuliani. Critica e teoria a cura di Renato Barilli e Angelo Guglielmi. Milano: Bompiani, 2013 [Edizione digitale]. Р. 436.

⁸ Брейтбурд Г.С. Итальянский «новый авангард». С. 222.

⁹ См.: Биуль-Зедгинидзе Н. Литературная критика журнала «Новый мир» А.Т. Твардовского (1958–1970 гг.). М.: Первопечатник, 1996. С. 10-11.

¹⁰ La polemica di Novi Mir contro il Gruppo 63 // Quindici. Giugno 1967. Anno 1. №1. Р. 5-6.

¹¹  Rago M. Il saggio di Novi Mir sulla neo-avanguardia // I'Unità. 17 maggio 1967.

¹² Spinella M., Ferretti G.C., Giudici G. A proposito dell’articolo di Gheorghi Breitburd su “Novi Mir” // Rinascita. 19 maggio 1967. №20. P. 18-20.

¹³ Siciliano E. Fu avanguardia il neorealismo? // Rinascita. 26 maggio 1967. № 21. P. 37.

¹⁴ Ferrata G. Una parte della questione // Rinascita. 2 giugno 1967. №22.  P. 20-21.

¹⁵ Breitburd G. I giuochi dell’oca // Rinascita. 16 giugno 1967. №24. P. 27.

¹⁶ Ferretti G.C. Il rispetto dei testi // Rinascita. 23 giugno 1967. №25. P. 27.

¹⁷ Costantini C. La “neo-avanguardia” italiana fra scarsi successi e duri attacchi // Il Messaggero. 18 maggio 1967.

¹⁸ Grisi F. Gruppo 63 e Novy Mir // La Discussione. 5 giugno 1967. P. 30.

¹⁹ Breitburd G. I giuochi dell’oca.

²⁰ Брейтбурд Г.С. Белая полоса в пустыне // Неоавангардистские течения в зарубежной литературе 1950-60 гг. / Ред. А.Л. Дымшиц и др. М.: Художественная литература, 1972. С. 239-291.

Анастасия Викторовна Голубцова, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник, ИМЛИ им.А.М. Горького РАН, Москва, Россия. E-mail: ana1294@yandex.ru

Anastasia V. Golubtsova, PhD in Philology, Senior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the RussianAcademy of Sciences, Moscow, Russia. E-mail: ana1294@yandex.ru

М.Е. Балакирева 

Рецепция французского «нового романа» в советской критике 1950-1960-х гг.: случай журналов «Вопросы литературы» и «Иностранная литература»

Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда № 23-28-00764 https://rscf.ru/project/23-28-00764/ в ИМЛИ РАН

Аннотация: Данное исследование рассматривает рецепцию «нового романа» советской критикой в 1950-1970е годы. Анализ статей, посвященных творчеству Н. Саррот, М. Бютора, А. Роб-Грийе в журналах «Вопросы литературы» и «Иностранная литература», показывает, как постепенно менялось отношение советских критиков к новой романной форме, от крайне негативного в 1950е к принимающему и благосклонному в 1960е и 1970е годы. Помимо анализа эволюции критического дискурса в статье приводятся вероятные гипотезы, поясняющие смену «настроений» в советской критике: от последующего развития романа во Франции и появления более радикальных форм, что сработало на легитимацию «нового романа», особенно произведений Н. Саррот и М. Бютора, в СССР; до кризиса романа и языка научного описания в самом Советском союзе, что позволило признать некоторые техники «новороманистов» потенциально полезными для обновления соцреалистического романа. 

Ключевые слова: «Новый роман», «новороманисты», советская рецепция, французский роман в СССР, журнал «Вопросы литературы», журнал «Иностранная литература»  

Margarita E. Balakireva

Reception of the French “Roman Nouveau ” in the Soviet Criticism of the 1950s-1960s: The Case of the Journal Voprosy Literatury and the Magazine Inostrannaya Literatura

The research was carried out at the Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences with the financial support of the Russian Science Foundation grant № 23-28-00764 “Western Neo-Avant-Garde of the 1950s-1970s in Soviet Literary Studies and Criticism”, https://rscf.ru/project/23-28-00764/

Abstract: This study examines the reception of the nouveau roman by Soviet criticism in the 1950s-1970s. The present analysis of articles devoted to the works of N. Sarraute, M. Butor, A. Robbe-Grillet in the magazines Voprosy Literaturyand Inostrannaya Literatura shows how the attitude of Soviet critics toward the nouveau roman’s form gradually changed, from extremely negative in the 1950s to accepting and supportive one in the 1960s and 1970s. In addition to analyzing the evolution of critical discourse, the article provides probable hypotheses explaining the change of the attitude in Soviet criticism, for example: the subsequent development of the novel in France and the emergence of more radical forms, which worked to legitimize the nouveau roman, especially the works of N. Sarraute and M. Butor , in the USSR; the crisis of the novel and the language of scientific description in the Soviet Union itself, which made it possible to recognize some of the techniques of the “new novelists” as potentially useful for updating the socialist realist novel.

Keywords: roman nouveau, Soviet critical reception, French novel in the USSR, magazine Voprosy Literatury, magazineInostrannaya literature.

Расцвет французского «нового романа» пришелся на 1950-1960-е годы, и новая романная форма сразу привлекла внимание международного литературного поля: формальными поисками заинтересовались писатели, критикой жанра – теоретики письма. Обращение к романной форме в послевоенной Европе становилось ответом на разного рода кризисы – модернистского письма, репрезентации мира, критического мышления, а также стремлением возродить литературу из руин (вспомнить манифест «В защиту литературы руин» Г.Бёлля¹), обратившись к жанру понятному, каноническому, обладающему своими законами, не утратившему своей актуальности в поствоенное время. Разрушение «новыми романистами» канона вызывало мнения неоднозначные², от восторженных до ироничных и скептичных, в зависимости от положения романа в принимающей литературе³. Потому рецепция «нового романа» советскими исследователям и представляется весьма показательной.

Советская критика знакомится с «новым романом» в 1950е: именно в это время выходят первые статьи, посвященные новому явлению во французской литературе. Казалось бы, романы, подобные «Ступеням» Бютора или «В лабиринте» Роб-Грийе, должны были вызвать резкую критику и неприятие у адептов соцреалистического романа, что отчасти подтверждают анализируемые в данном труде статьи: «новых романистов» называют «алхимик[ами]» языка, «еретиками» и «алитераторами», их формальные поиски – «духовной алгеброй» и «авангардистским косноязычием». Однако постепенно критика становится более благосклонной, некоторые романы Саррот и Бютора переводятся, творчество «новых романистов» изучается и к 1970м уже становится частью советской истории французской литературы. Тому, как меняется рецепция «нового романа» в советской критике 1950–1970-х, и посвящено данное исследование, в центре которого – анализ статей, печатавшихся в журналах «Вопросы литературы» и «Иностранная литература» в указанный период и обращенных к французскому «новому роману». 
В первую очередь, в исследовании речь идет о вопросах рецепции (негативных/позитивных оценках «нового романа»), во вторую же очередь–о гипотезах и предположениях, стремящихся объяснить сложные взаимоотношения советских критиков с новой литературной формой.

Первые статьи, посвященные «новому роману», печатаются в «Вопросах литературы» в 1957 году (статья Е. Евниной «О некоторых тенденциях в развитии социального романа в послевоенной Франции», №3, 1957)⁴, в «Иностранной литературе» – в 1959 (статья С. Великовского «Разрушение романа: о «новой школе» французской прозы», №1, 1959)⁵. Оба критика к новому модному веянью относятся весьма скептически: Е. Евнина называет «новый роман» «бредом» и противопоставляет его «прогрессивной соцреалистической литературе», а С. Великовский величает «новых романистов» «чернокнижниками», а опыты их – «декадентской болезнью». Именно эти публикации конца 1950х становятся отправной точкой в публикациях о «новом романе», теме весьма популярной в 1960е годы, менее популярной в 1970е (причина чему кроется в появлении «новейшего романа» – романов Рикарду, Соллерса, поздних романов Роб-Грийе и теорий группы «Тель кель»).

Отметим, что публикация Великовского как будто задет тон последующим интерпретациям произведений отдельных романистов: пытаясь определить уникальный стиль каждого писателя, отличный от прочих, в поисках обобщений советский историк литературы придумывает меткие описания, до сих пор воспроизводимые в кругах русcкоязычных литературных критиков. Например, творчество Саррот он называет «ультрапсихологичным», стиль Роб-Грийе – позитивистским «вещизмом», а работы Бютора – «метафизическим» письмом. Но общее впечатление Великовского схоже с реакцией Евниной. «Новый роман» он называет «школой отрицания», одной среди прочих «авангардистских школок», и «гносеологическим маскарадом», цель которого – борьба с «революционным искусством» (воплощенным в соцреализме). 

В 1960-е годы «новый роман» критикуется в основном за сложность структуры и формальные игры («мнимосложные» и «мнимоновые» романы по Т. Балашовой⁶), а также за «герметичность» и непонятность для читателя. Поиски «новороманистов» включаются советскими исследователями в общий контекст литературы декаданса, их обвиняют в «эстетическом софизме», называют «потерянным поколением холодной войны»⁷. Стоит отметить, что в «Вопросах литературы» больше разборов и анализа романов, статьи в этом журнале полемичны, местами похожи на памфлет, позиция авторов резко противопоставлена новым феноменам «буржуазной культуры», что указывает на особый статус издания, роль официального органа советской зарубежной критики. В «Иностранной литературе», журнале для широкой читающей публики, журнале просвещающем, тон статей нейтрален, тяготеющий не к полемике, но к пояснению, разъяснению, проведению понятных параллелей. Однако и этом журнале «новый роман» не жалуют, обвиняя его в «бесплодии», в «стерильности», в «антигуманизме», а само внезапно возникшее литературное явление С. Великовский метко характеризует как «девят[ый] ва[л] дегуманизации в мире» – безусловно, на фоне «нового романа» именно реалистический роман являет собой последний оплот гуманизма⁸.

В 1970-е годы во Франции роман вновь обновляется, и наследника теорий «нового романа» советские критики называют то «новым новым романом» (термин Л.Г. Андреева), то «новейшим романом» (термин Л. Зониной). С этого момента фокус смещается, и больше вопросов у критиков вызывают поиски группы «Тель кель», по мнению многих исследователей, скорее литературные, нежели теоретические (создание «продуцирующих» текстов)⁹. С этого момента романные опыты Саррот и Бютора оказываются на периферии, то позволяет использовать их для сравнения и также включать в изводы французской современной литературы безопасно, не страшась «прослыть» оригиналами и «диссидентами».  «Новейший роман» как бы оттеняет романы Бютора и Саррот (Роб-Грийе продолжит формальные поиски, например, в романе «Проект революции в Нью-Йорке» 1970, что отрицательно скажется на его рецепции в СССР), и они предстают в выгодном свете – что заметно в статье Л. Зониной ««Новый роман»: вчера, сегодня»: «… «новые» романисты перешли на иной «код» условности – вместо того, чтобы скрывать арматуру текста в толще жизнеподобия, они вытащили ее на поверхность, обнажили структурные элементы, внутритекстовые отношения, способ производства смысла, однако «новые» романы Натали Саррот и Мишеля Бютора не переставали от этого быть моделями действительности.»¹⁰.

На фоне общего отрицательного отношения к «новому роману» внезапные благосклонные отзывы (подобные приведенному выше мнению Л. Зониной) звучат необычно, но они словно подготавливают почву для дальнейшего принятия романов и включения их в советскую историю новейшей французской литературы (наряду с такими писателями, как Р. Мерль или П. Ленэ, поборниками социального романа). Так, Т. Мотылева считает «новый роман» течением «творчески бесперспективн[ым]», но находки его – полезными для развития реализма¹¹, а для М. Ваксмахера «новые романисты» есть «писател[и] безусловно талантлив[е], ищущ[ие], думающ[ие]»¹². Советские исследователи как будто ищут пути принятия«нового романа», способы применения его находок. Этот поиск стоило бы назвать поиском зазора, или точки соприкосновения, которые позволили бы, минуя критический дискурс, признать новаторство достойным внимания соцреалистических авторов – в частности, в области литературной практики. 

Для каждого писателя «нового романа» советские критики выбирают свою стратегию признания и оправдания. Легче всего оказывается принятие М. Бютора, поскольку его одним из первых критики отмежевывают от «новых романистов» за его ангажированность: в романах писателя усматривают социальную проблематику и структуру, за которой скрываются и критика общества потребления, и противопоставление личности группе/коллективному. Бютор для советских критиков наиболее социально вовлеченный, его романы «счастливо отлича[ют]ся и от холодного пессимизма Алена Роб-Грийе, и от смущения Натали Саррот «реальностью»»¹³. Техника писателя – «сложнее и многограннее», приемы его не столь радикальны (например, использование местоимения ты в романе «Изменение», перевод которого и критическая заметка за авторством Т. Мотылевой появились в «Иностранной литературе» в 1970). Что касается Саррот, то признание ее романов происходит благодаря критике узкого мещанского сознания, которое ей мастерски удается показать в своей «ультрапсихологической» прозе. Именно ее ««тропизмы убедительнее, чем любое социологическое исследование, обнажают кризис цивилизации, требующий – в том числе от читателя романа – своего разрешения»¹⁴. Ругая Саррот за излишний психологизм, критики горячо поддерживают ее стремление обнажить низость мещанской души и тем самым как бы дают ее романам доступ к читателям (т.е. делают возможным последующий перевод романов на русский, например, романа «Золотые плоды» или «Вы из слышите?»). 

Переводы романов также можно считать примером критической благосклонности. Например, в «Иностранной литературе» в статье С. Великовского «На холостом ходу» появляются первые переводы отрывков, названные автором «Литературными иллюстрациями». Не считая перевода небольших кусочков романов, включенных в статью С. Великовского 1959 года («Разрушение романа: о «новой школе» французской прозы», №1, 1959), это можно назвать первым явлением перед советским читателем «нового романа».  В переводе М. Ваксмахера в «Иностранной литературе» появились фрагменты из «Планетария» Н. Саррот (более роман не переводился), «В лабиринте» Роб-Грийе (появляется полный перевод Л. Коган в 1983 году) и «Ступеней» Бютора (после также не переводился). Отметим, что представители «новейшего романа», упомянутого выше, вовсе не переводятся на русский язык в советскую эпоху (а некоторые не переведены и по сей день, например, опыты Ж. Рикарду).

Чем же можно было бы объяснить отношения притяжения-отталкивания, принятие и отрицание «нового романа» советской критикой? Кажется, причин (переходящих в статус научных гипотез) можно назвать несколько. В первую очередь, это оправдывается развитием самого французского романа, в котором появляется все больше радикальных текстов, не сопоставимых с относительно безобидными романами «новых романистов». Например, дальше Бютора и Саррот в своих формальных поисках, в создании «продуцирующих текстов» и «генерирующих текстов» идут Ж. Рикарду или Ф. Соллерс, которых советские критики называют «еретиками» от авангарда. На фоне радикальных воззваний группы «Тель кель» «новые романисты» оказываются последними поборниками действительности. Еще одной вероятной причиной является общая ангажированность писателей «нового романа», например, Саррот активно поддерживает Алжир в борьбе за независимость – факт немаловажный, и критерий «политической чистоты» оказывается важнее писательского поиска. В плане идеологии опять же большие сложности вызывает скорее «новейший роман», авторы которого стоят на радикально-левых позициях и используют те же идеологические установки, что и советские критики (теории Маркса и Энгельса), но при этом сама идеология становится динамитом, подрывающим старый добрый социальный роман, погрязший в консервативных уловках, избитых приемах и штампах. Борьба с левыми еретиками усложняется, как кажется, кризисом романа в СССР: после публикации перевода труда Роже Гароди «Реализм без берегов» в 1966 советские критики сталкиваются с относительностью своей научной базы, необходимостью пересмотреть аналитические методы, что также свидетельствует о кризисе литературоведческой мысли. Вероятно, яростные реакции, касающиеся структурализма и постструктурализма, отчасти объясняются кризисом научного поля в самом СССР. 

Высказанные выше мысли, как нам представляется, требуют более детального анализа и уточнений, которые мы надеемся предоставить в дальнейших публикациях на тему рецепции «нового» и «новейшего» романов советской критикой.

Примечания

¹ Бёлль Г. В защиту литературы руин / Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX в. / Сост., предисл., общ. ред. JI.Г. Андреева. М.: Прогресс,1986. С. 352–355.

² Подробнее см.: Denès D. Le nouveau roman : problématique d’une institutionnalisation // Le temps des lettres : Quelles périodisations pour l'histoire de la littérature française du 20e siècle ? Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2001. URL: http://books.openedition.org/pur/33313 (дата обращения: 01.11.2023).

³ О рецепции «нового романа», например, в США, см.: Guermès S. Le Nouveau Roman et les États-Unis. Bruxelles: Peter Lang Verlag. 2021. 190 p.

⁴ Евнина Е.О. некоторых тенденциях в развитии социального романа в послевоенной Франции // Вопросы литературы. 1957. №3. C. 166-194.

⁵ Великовский С. Разрушение романа (О «новой школе» французской прозы) // Иностранная литература. 1959. № 1. С. 175–185.

⁶ Балашова Т.В. Споры о «новом романе» // Вопросы литературы. 1963. № 12. C. 96–112.

⁷ Зонина Л. Марксистский анализ «нового романа» // Вопросы литературы. 1962. № 4. C. 131–136.

⁸ Великовский С.Я. На холостом ходу («Новый роман» во Франции) //Иностранная литература. 1963. № 1. С. 180.

⁹ Например, вышедший в 1972 г. в ИМЛИ труд о неоавангардистских движениях 1950-1960-х гг. включал статью о Франции, но речь в ней шла исключительно о неоформалистических тенденциях и о группе «Тель кель». 

¹⁰ Зонина Л. «Новый роман»: вчера, сегодня // Вопросы литературы. 1974. № 11. C. 69–104.

¹¹ Самарин Р.М. Социалистический реализм в зарубежных литературах // Вопросы литературы. 1967. № 10. C. 3–49.

¹² Ваксмахер М. Человек и история (Заметки о современном французском романе) // Вопросы литературы. 1966. № 5. C. 124–146.

¹³ Балашова Т.В. Споры о «новом романе».

¹⁴ Зонина Л. «Новый роман»: вчера, сегодня.

Маргарита Евгеньевна Балакирева, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник, Институт мировой литературы имени А.М. Горького Российской академии наук, Москва; старший преподаватель, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Санкт-Петербург; Россия. E-mail: margaritabalakireva@yahoo.fr.

Margarita E. Balakireva, PhD in Philology, Senior Researcher, А.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow; Senior Lecturer, Higher School of Economics University of Russia, Saint-Petersburg, Russia. E-mail: margaritabalakireva@yahoo.fr.

А.С. Кулагин

Советская рецепция англоязычного неоавангарда

Исследование выполнено в ИМЛИ РАН за счет гранта Российского научного фонда № 23-28-00764 «Западный неоавангард 1950-1970-х гг. в советской науке и критике», https://rscf.ru/project/23-28-00764/

Аннотация: В статье проведен краткий обзор советской критики применительно к англоязычному литературному неоавангарду с 60х годов до распада СССР. Также, проанализированы причины, из-за которых неоавангардная поэзия не переводилась и не рецензировалась в советское время. Отдельно в статье рассказано о имевшихся литературных связях между поэтами неоавангардистами США и СССР, а также обратной рецепции советской поэзии и жизни в СССР, зафиксированной американскими поэтами во время поездок по советскому союзу. В заключении статьи уделено внимание современному переосмыслению советско-американских литературных контактов, обзору вышедшей и готовящейся к выпуску тематической литературы.

Ключевые слова: американские поэты, английские поэты, рецепция, СССР, неоавангард.

Artem S. Kulagin

Soviet Reception of Anglo-American Neo-avant-garde Literature

The research is carried in IMLI RAS with a grant from the Russian Science Foundation № 23-28-00764 «Western neo-avant-garde of 1950-1970s in soviet science and critics», https://rscf.ru/project/23-28-00764/

Abstract: The article provides a brief overview of Soviet criticism in relation to the English-language literary neo-avant-garde from the 60s until the collapse of the USSR. Also, the reasons why neo-avant-garde poetry was not translated and not reviewed in Soviet times are analyzed. Separately, the article talks about the existing literary connections between neo-avant-garde poets of the USA and the USSR, as well as the reverse reception of Soviet poetry and life in the USSR, recorded by American poets during trips to the Soviet Union. In conclusion, the article pays attention to the modern rethinking of Soviet-American literary contacts, a review of published and upcoming thematic literature.

Keywords: American poets, English poets, reception, USSR, neo-avant-garde.

В истории литературоведения неизбежно появляются ситуации, в которых литературные течения и произведения отдельных авторов, в обычных условиях получившие бы со стороны литературоведческого сообщества различные критические оценки и вызвавшие бы жаркие дискуссии, оказываются обойденными критиками в силу идеологических, культурных и политических различий и разногласий между обществами и государствами участников литературного процесса. Одним из подобных примеров является рецепция англоязычного неоавангарда в СССР.  

Думаю, следует пояснить, какие именно движения и школы в статье я предполагаю относить к англоязычному литературному неоавангарду — прежде всего, именно послевоенные литературные направления, новую волну авангарда, в корне отличающуюся от старой. Как и авангард начала века, неоавангард стремился к новаторству, но утратил идею преобразования мира силами искусства, оставил попытки «снять автономию искусства», отказался от широкой адресации своего творчества («самиздатские» журналы были ориентированы на нужды неофициальных писателей, а не на читательскую аудиторию). К неоавангарду в изобразительном искусстве относят такие движения, как абстрактный экспрессионизм, поп-арт, новый реализм и флуксус, а также акционизм. В литературе англоязычный неоавангард, прежде всего, представлен двумя направлениями — конкретной поэзиейи языковым письмом¹. Некоторые исследователи включают в число неоавангардных и менее радикальные в своем новаторстве литературные группировки, Нью-Йоркскую школу и группу Блэк-Маунтин, однако, последние, если и укладываются во временные рамки неоавангарда, то не порывают полностью со своими предшественниками — модернизмом и историческим авангардом, сохраняют взаимосвязи и с битниками². Нью-Йоркскую школу и группу Блэк-Маунтин, на мой взгляд, логичнее отнести к поздней волне авангарда, переходной, по отношению к неоавангардным движениям (признано их влияние на Языковых поэтов). И все же, какого бы мнения относительно принадлежности различных англоязычных литературных групп мы не придерживались, история их рецепции в литературоведении СССР весьма скудна.

Разумеется, главной причиной недооцененности англоязычного неоавангарда в советском литературоведении были идеологические разногласия между англоязычными капиталистическими государствами и социалистическим политическим блоком. Французские, немецкие социалистические движения были намного сильнее, чем социалистические движения в Англии и США, соответственно, и рецепция новейших явлений французской и немецкой литературы представлялась редакторам советских литературоведческих изданий более оправданной. 

Cуществуют примеры того, как и в условиях давления цензуры литературоведу все таки удается оценить объект исследования по достоинству. Существуют и противоположные примеры, когда идеологические разногласия проникают в работу и нарушают сами основы научного исследования. Обе указанные выше ситуации мы можем наблюдать в статьях сборника ИМЛИ «Неоавангардистские движения в зарубежной литературе 1950-60 гг», выпущенного в 1973 году — первого важного и объемного исследования неоавангарда в советских академических научных трудах. С одной стороны, статья Д.Г. Жантиевой «Конкретная поэзия в Англии»³представляет читателю всеобъемлющее, даже поражающее своей полнотой, учитывая ограниченность источников информации советского литературоведа, описание литературного движения конкретной поэзии в Англии. Негативный критический характер статья приобретает только в некоторых оценочных суждениях, эпитетах, при этом феномен конкретной поэзии исследуется глубоко, исследуется фонетическая, синтаксическая организация стихотворений. Да, в статье присутствует и идеологический компонент, осуждение всякого буржуазного искусства, но он оттенен полнотой основной исследовательской части статьи, и создается впечатление настолько глубокого уважения и любви автора к предмету исследования, что трудно поверить  в действительно негативную оценку Д.Г. Жантиевой конкретной поэзии. С другой стороны, прямую противоположность представляет собой статья Л.М. Земляновой о неоавангардистских движениях в США⁴. В ней не только не уделяется внимание движениям, воспринимаемым в наше время, как «неоавангардные», но приплетены движения, не имеющие отношения к неоавангарду (битники, фольксингеры), а также движения, не имеющие отношения к литературе (например, поп-арт). В статье сумрачно обосновывается сомнительная принадлежность некоторых произведений — например, У. Берроуз, неожиданно, становится автором «антироманов». Неоавангард для автора является синонимом «революционного», в политическом смысле, искусства, что противоречит современным определениям неоавангарда, как отходящего от идеи связать искусство и политику. Всякие критики капитализма записываются автором в «левые», хотя сами они подобных привязанностей никогда не высказывали. Наконец, львиная часть текста посвящена политической ситуации в США, но никак не затрагивает вопросы литературоведения, целые разделы посвящены освещению студенческих бунтов и социальных протестов, перемежаются цитатами советских вождей, что сложно себе представить в современной литературоведческой статье. Настроение статьи однозначное — «неоавангард», что бы под этим названием не понималось — искусство буржуазное, а значит, оторванное от жизни, упадническое, декадентское, созданное, дабы отвлечь жителей капиталистических стран от социальных проблем, либо — наоборот, привлечь к этим проблемам внимание. Естественно, критический отклик на сборник ИМЛИ в советской прессе был позитивным, и научному сообществу был дан недвусмысленный сигнал, как именно следует воспринимать литературный неоавангард⁵.

После подобного «теплого» приема неоавангардистов, не удивительно, что и сама идея новых исследований по тематике не пользовалась, мягко говоря, большой популярностью. Неоавангардисты практически не были представлены как в антологиях современной поэзии США, так и в пособиях по изучению американской поэзии. В антологиях А. Зверева были представлены лишь некоторые поэты 30-х-70х годов ХХ в., оказавшие влияние на школу Языкового Письма: Эзра Паунд, Эдвард Каммингс, Битники, а также Роберт Данкен и Дениза Левертов из поэтической группы «Черной Горы», а самого неоавангарда, в нашем современном его понимании, в антологиях представлено не было. В антологии С. Джимбинова из поэтов, оказавших влияние на неоавангард, были представлены только Эдвард Каммингс и Дениза Левертов. Исследователи замечают, что индивидуализм и чувственность многих американских поэтов того времени вступали в конфликт с ощущением жизни, существовавшем в тогдашней России, но важно упомянуть и то, что на публикации многих поэтов, подписавших письмо против арестов диссидентов в СССР 1968 года, было наложено вето — так, не публиковались по-русски А. Гинзберг, Д. Эшбери, Л. Ферлингетти⁶. 

Ситуация меняется в 1983 году, когда, участвуя в гастролях своего мужа, джазового музыканта Ларри Окса, в составе группы Rova Saxophone Quartet, впервые посещает СССР поэтесса, представительница школы языкового письма Лин Хеджинян. Организатор концертов, музыкальный критик  Александр Кац знакомит ее с поэтом метареалистом А.Т. Драгомощенко. Они становятся друзьями и переводят стихотворения друг друга, поддерживают долгую переписку, и даже осуществляют проект совместного творчества под названием «TheCorresponding Sky» (в результате появились цикл стихов Хеджинян «The Person» и книга Драгомощенко «Небо соответствий»). Это было первым примером литературного контакта между представителями неоавангардных движений двух стран. Аркадию посвящена и книга Хеджинян «The Guard» (1984), созданная сразу после возвращения из первой поездки в СССР. Контакты между поэтами разветвлялись, Драгомощенко встал в центре целой сети американо-русских поэтических трансферов — не случайно, что основой контактов были именно «языковые» поэты и метареалисты — отмечается, что их изначально сблизило сходство их творческих парадигм⁷.Результатом продолжающихся контактов стало то, что в 1989 году в Ленинграде прошла конференция «Поэтическая функция» с участием четырех «языковых» поэтов (Л. Хеджинян, Б. Уоттена, Р. Силлимана, М. Дэвидсона), с одной стороны, и деятелей советской культуры, с другой. Название было выбрано Драгомощенко как отсылка к идее Р. Якобсона о особой, поэтической функции языка — одной из идей, вдохновивших «лингвистический поворот» в американской поэзии 1970-х. На многих «языковых» поэтов большое влияние оказали и русские футуристы, особенно В. Хлебников и В. Маяковский, потому они особенно счастливы были увидеть воочию город, в котором зарождался футуризм. 

Эта поездка в СССР оказала на американцев настолько сильное впечатление, что впоследствии ими была написана книга «Ленинград: языковые поэты в Советском Союзе», являющаяся не только описанием проходившей конференции, но и книгой-травелогом, а также, определенно, коллективным неоавангардным произведением искусства. Произведение может оттолкнуть неподготовленного читателя, вводя его в недоумение не только с самого начала ознакомления, но и после окончания чтения. Дело в том, что книга не придерживается строго линейной пространственно-временной организации, фрагменты сочинений, голоса каждого из четырех поэтов, не только «разбросаны» по книге, но и в каждом из фрагментов поэт не придерживается каких-либо конвенциональных правил составления текста. Книга состоит из вступления и четырех частей: каждая часть состоит из фрагментов, написанных одним из гостей, и отмеченных особыми символами, позволяющими установить авторство⁸. Просто прочитав ее от начала до конца, мы, конечно, можем прикоснуться к ощущениям американцев, попавших в антиутопию позднего СССР, но, в то же время, никак не восстановим полную историю путешествия. Сначала необходимо применить особый ключ, которым помечены отрывки, созданные каждым из четырех авторов, но и этого не достаточно для полного понимания, ведь нам не известна последовательность отрывков, да и будь она известна, ситуация бы не прояснилась, так как зафиксированные авторами впечатления в отрывках не всегда расположены в хронологическом порядке. Это вполне укладывается в свободный формат «языковой» поэзии, одно из положений манифеста которой гласит: «Проза не обязательно не является поэзией».  

Я упоминаю слово «впечатление» потому, что это именно книга впечатлений — множество фактов, поразивших американских гостей, собраны вместе; не стоит ожидать того, что книга будет полностью посвящена рассуждениям о поэзии, или того, что в ней будет приведена полная хроника проходившей конференции — для авторов эти темы скорее занимают второй план. «Ленинград» лучше назвать личным дневником, опубликованным как дань американских поэтов своим русским друзьям, городу-колыбели футуризма и духу времени поздней перестройки в СССР. Книга изобилует наблюдениями о процессах, происходящих во всех сферах жизни советского общества, о уже наблюдавшемся в то время проникновении сквозь «железный занавес» западного образа жизни и западной культуры, о страстном интересе к ней в среде советских интеллектуалов: в некоторых общественных местах принимают запрещенную к обороту иностранную валюту, возле гостиницы собираются посетители дискотек и проститутки, среди поразительной бедности процветают спекуляции и черный рынок, дефицитные предметы женской гигиены продаются на улице из-под полы прямо перед Зимним дворцом, участница конференции просит прислать ей сборник стихов давно уже умершего, но все еще не издаваемого в СССР музыканта (если бы она знала, что спустя всего несколько месяцев СССР перестанет существовать). Одновременно, виден и интерес американцев к русской идентичности, к тому, как, по их словам, русские чувствуют себя «единым целым», интерес американского индивидуализма к русскому коллективизму. При этом, среди сквозных тем, появляющихся в заметках американцев, встречается и тема национализма и расовой вражды. Одним из объединяющих утверждений, с которым соглашались «языковые» поэты, является неприятие расизма и сексизма — потому авторы с непониманием относились к тому, что в кафе их беспокоили антисемиты, что восточный акцент их собеседника передразнивали. 

В заметках каждого поэта находится место и для описаний Ленинграда. При всех несуразностях, сопровождавших поездку, при всей неподготовленности города и инфраструктуры к приему гостей, Ленинград оставил в их памяти незабываемые впечатления. Зарисовки городской архитектуры, Невы и Финского залива, небольшие отступления о истории города, встречающиеся в «Ленинграде», выдают неподдельный интерес и любовь к городу со стороны авторов, для поэтов прогулка по городу была «прогулкой по модернизму», а «странность», «сюрреалистичность» города и его обитателей лишь еще более удивляла их. Нередки в книге и рассуждения о политике, экономике, часто — применительно к вопросам о русской и американской ментальностях. Необходимо упомянуть то, что «языковые» поэты не были убежденными капиталистами, напротив, они пытались изобличить «изнанку» капитализма и общества потребления, а некоторые из их программных работ публиковались в неомарксистских журналах. В книге поэты отмечают такой факт, как «отсутствие важности» денег для русского человека и цитируют Маркса, писавшего о том, что в славянских сообществах деньги и обмен, который они определяют, играли роль лишь в обмене с другими сообществами, но не внутри самих сообществ, и что неправильно ставить обмен в центр славянских коммун. Вообще, как американцы заметили, советские люди, хотя и с улыбкой, но все же гордились своей бедностью, видимой абсурдностью своей идеологии, и даже тем, что им приходилось ехать на работу в переполненном транспорте — возможно, это позволяло им почувствовать свою собственную жертву во имя общей идеи. Более того, после прочтения книги у меня создалось мнение — то, что русский человек не был «испорчен» богатством, вызвало уважение гостей. Показателен и диалог между Майклом Дэвидсоном и переводчицей Катей. Она говорит, что к женщинам в России принято относиться «как к вещам», что «существует официальное женское движение, но все, что этим движением утверждается — так это то, что быть женщиной — хорошо, быть матерью — хорошо, а также то, что все хорошо так, как оно есть». Далее в диалоге Катя продолжает: «Женщинам меньше платят, никто их не уважает, и условия для них ужасные». И все таки, когда Майкл спрашивает ее, не хотела бы она, в таком случае, чтобы он прислал ей феминистскую литературу, когда вернется в США, она отвечает: «Чего мне действительно хотелось бы, если Вы не возражаете — так это сборник стихов Джима Моррисона».   

 Читатель, интересующийся историей СССР 1980-х, в «Ленинграде» найдет упоминания многих известных деятелей культуры той эпохи: Д. Спивака, С. Хренова, Б. Гребенщикова, С. Курехина, А. Липницкого, Ю. Латыниной, О. Хрусталевой, В. Иванова, В. Малявина. С большой теплотой американцы вспоминают и поэтов-метареалистов, входивших в ближайший круг общения А. Драгомощенко: А. Парщикова, И. Кутика, В. Кривулина, Н. Кондакову, И. Жданова, В. Аристова, О. Седакову, а также концептуалиста Д. Пригова. Найдут в книге для себя что-то особенное и ценители юмора — заметки поэтов пропитаны снисходительной иронией. Чего стоит только вопрос озадаченного поэта, зачем у жителей каждой комнаты коммунальной квартиры свой рулон туалетной бумаги (и неожиданная догадка: «Они экономят ее!»), или же история о том, как Д. Спивак обрезал с подлинника Шагала подпись автора, чтобы уместить картину в рамку меньшего размера — для американца обесценить произведение искусства представлялось невероятным. 

Одно из самых часто встречающихся в заметках американцев русских слов — «ремонт», одновременно, согласно их наблюдениям — и самая часто встречающаяся надпись на улицах Ленинграда 1989 года. Эта надпись, по их словам, украшала бесконечное множество городских строений: Екатерининский дворец, универсальный магазин на Невском проспекте, отель «Астория», улицу Герцена, дом Набокова, здание городской администрации, музей Ленина, коридоры Эрмитажа. Ирония заключалась в том, что не было заметно никаких следов проводящихся работ по «ремонту», более того, как свидетельствуют гости, можно было зайти в работающий ресторан, в котором на местах все сотрудники, и узнать, что он на самом деле закрыт на «ремонт», или в нем попросту нет еды. На вопрос американцев: «Что ремонтируют в музее Ленина?», следовал ответ, что на ремонте, очевидно, сам Ленин. Спустя год, поэт Кит Робинсон, посетив Ленинград, показал Лин свои фотографии. Те же таблички «ремонт» красовались на тех же местах. На самом деле, истории о «ремонте» не просто свидетельство неустроенности, но чрезвычайно символичны для той поездки. Как отмечают американцы, «на ремонте», в неопределенном переустройстве, находилась сама личность, идентичность, разум советского человека. Прежде всего, уходил культ личности, к вождям, к «законсервированным» свидетельствам революции, таким, как крейсер «Аврора», или «поезд, на котором Ленин ехал до Финляндского вокзала», с юмором относились не только гости — и наши соотечественники в то время уже свободно позволяли себе шутить о них, что, определенно, являлось признаком наступления «гласности». А. Драгомощенко громко зачитывал гостям статью из «Известий» о новом, «окончательном» и «абсолютном» памятнике Советской Армии, готовящемся к постройке, «пока не стало поздно», создававшем, судя по описанию, «сюрреалистичное» впечатление. 

Сюрреалистичное впечатление — важный эпитет, который характеризует ощущения гостей, их путешествие в место, в котором, как во сне, сочетается несочетаемое, путешествие одновременно в страну дураков и страну чудес, в конце концов, в антиутопию. Однако, необходимо учитывать и то, что гости не придерживались относительно СССР каких-либо предрассудков, а сама Лин в книге «The Guard» намеренно проводила параллели между СССР и Рейгановской америкой тех лет. В целом, не хотелось бы, чтобы у читателя на основе этой статьи сложилось суждение, что «Ленинград» содержит исключительно критику советского государства и общественного устройства. Напротив, поэты признавали своеобразие русской культуры, выжившей в условиях всех постигавших наше государство испытаний, а бедность и лишения, с которыми сталкивались наши соотечественники, вызывали у гостей лишь сочувствие. Прямо авторы «Ленинграда» не высказывают эту мысль, но, на мой взгляд, именно она является проходящей через все эпизоды, включающие межнациональную коммуникацию: «Жители СССР — неприхотливые и честные, мечтательные и умные, и они заслуживают лучшей участи».

Чем же закончилась история, описанная в книге? Каковы были последствия поэтической конференции и множеств литературных контактов, появившихся после нее? Контакты продолжались, и в 1990 г. две группы поэтов — А. Парщиков, А. Драгомощенко, И. Жданов, И. Кутик и Н. Конакова, с российской стороны, и М. Палмер, Л. Хеджинян, Дж. Дэй, К. Кулидж и К. Робинсон, с американской стороны, задумали совместный проект 5+5. Идея состояла в том, чтобы составить антологию взаимных переводов этих авторов. Первоначально переводы были опубликованы в шведском журнале «Artes», но сама антология так и не была опубликована. В 1991 г. была выпущена книга «Ленинград». Переводы Лин Аркадия, Алексея Парщикова и других русских поэтов вошли в антологию «The Third Wave: The New Russian Poetry» (1992). В 2011 г. в журнале «Иностранная литература» были опубликованы стихотворения Ч. Бернстина в переводе Яна Пробштейна. В 2021 г. Иваном Соколовым началась работа над переводом «Ленинграда» (небольшая часть была опубликована в журнале «Горький»). Только в 2022 г. была издана антология новейшей поэзии США «От “Черной Горы” до “Языкового Письма”» (редакторы-составители Я. Пробштейн, В. Фещенко). В 2023 г. был опубликован сборник избранных переводов Л. Хеджинян «Слепки движения» (редактор и составитель В. Фещенко).

Как мы можем видеть, конференция «Поэтическая функция» стала судьбоносной для развития русско-американских литературных контактов, особенно в сфере неоавангардной поэзии, а важнейшим документом этой встречи является книга «Ленинград». Это настолько же книга впечатлений от России, насколько и поэтическое произведение, и важнейший документ межкультурных контактов, свидетельство отправной точки, от которой начался процесс изучения англоязычного неоавангарда в нашей стране, набирающий обороты только в последние годы. 

Примечания

¹ Маньковская Н.Б. Хронотипологические этапы развития неклассического эстетического сознания // Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. Вып. 1. М.: ИФ РАН, 2005.

² Павловец М.Г. Русскоязычный поэтический неоавангард второй половины ХХ в.: к вопросу о границах применимости понятия // Studia Litterarum. 2023. Т. 8, № 2. С. 10–31.

³ Жантиева Д.Г.  «Конкретная поэзия» в Англии // Неоавангардистские течения в зарубежной литературе 1950–1960-х гг. М.: Художественная литература, 1972. С. 292–329.

⁴ Землянова Л.М.  «Эстетика молчания» и кризис антиискусства в США // Неоавангардистские течения в зарубежной литературе 1950–1960-х гг. М.: Художественная литература, 1972. С. 33–157.

⁵ Дорошевич А. «Шоковая терапия» неоавангарда // Вопросы литературы. 1973. № 6. C. 266-271.

⁶ Нестеров А. Одиссей и сирены: американская поэзия в Росссии второй половины ХХ века // Иностранная литература. 2007. № 10.

⁷ Фещенко В.В. Лингвоцентричная поэзия в США и в России: траектории взаимодействия // Литература двух Америк. 2022. № 12. С. 66–101.

⁸ Watten B. Language Writing’s concrete utopia: From Leningrad to Occupy // uTOpIA. The Avant-Garde, Modernism and (Im)possible Life / Eds D. Ayers, B. Hjartarson, T. Huttunen, H. Veivo. Berlin: De Gruyter, 2015. P. 99–120.

Артем Сергеевич Кулагин, аспирант, младший научный сотрудник, ИМЛИ им.А.М. Горького РАН, Москва, Россия. E-mail: kmeet@outlook.com

Artem S. Kulagin, PhD Candidate, junior researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia. E-mail: kmeet@outlook.com